– Где Вальтер Фрид? Он с вами был?
– Нет, не было его. Он два дня назад уехал и оставил своего заместителя, – парень неохотно кивнул на лежащего на земле мужчину с седыми усами.
Глава 9
Когда стало светать, Сосновский снова остановил машину в зарослях орешника. И посмотрел на заднее сиденье, где музыкант, обняв узел из байковых одеял, в которые были связаны скрипки, спал безмятежным сном младенца.
– Это, конечно, приятно, что он так нам доверяет, верит в нас, надеется на нас, – тихо сказал Михаил. – Но нянчиться с ним – большая тягость и роскошь сейчас для нас.
Я взял с сиденья пакет с документами, который вынес к нам офицер абвера Вилли Бельц, и взвесил его в руке.
– Я понимаю, Михаил, ценность этого пакета и ценность вот этого узла со скрипками прошлого века несоизмерима. Но ведь это ценность однодневная! – Я с укором посмотрел на Сосновского, который вздохнул и устало откинулся на спинку сиденья. – Это сейчас, на этом этапе войны, именно сегодня для страны важнее пакет с секретными документами абвера. А завтра, а через месяц, год, десять лет? Тогда нам будет плевать на все это и на весь абвер, от которого только пшик останется. Тогда только фронтовики будут рассказывать о боях молодому восторженному поколению. И нам придется прилагать усилия не только для того, чтобы сохранить в памяти народа воспоминания об этой страшной войне и нашей Великой Победе в ней. Нет, нам еще придется думать о культуре, культурном наследии, нашей истории! И тогда мы очень горько пожалеем, что в свое время, еще в сорок первом году, не спасли эти скрипки, которые так самоотверженно спасал музыкант, обычный музыкант! Нет уж, Миша, давай спасать все. Ведь зачем тогда нам воевать, умирать, если мы не сохраним нашу страну, историю, культуру. Ведь все, что мы делаем, это ради Родины и нашего народа.
– А я разве спорю, – тихо ответил Сосновский и взял пакет с документами.
В тишине предрассветного леса, где каждый шорох мог быть услышан за сотни метров, мы молчали и думали об одном и том же. Я знал, что Михаил думает так же, как и я, не мог он думать иначе. Сосновский был разведчиком-закордонником, и ему было что сейчас вспомнить, что оценить. Я знал, что он сейчас тихо перебирал страницы своей памяти. Как разведчик, посланный в самое логово врага, он ежедневно сталкивался со смертью и нелепостью войны. В его работе всегда на кону стояли судьбы миллионов людей, будущее его страны, но в этот момент перед ним лежали два предмета, символизировавшие два полюса его миссии. Это небольшой сверток с секретными материалами абвера, вынесенными немецким разведчиком для нас. Его содержание – бесценная информация, которая могла спасти множество жизней и приблизить долгожданную победу. В другом свертке, заботливо укутанные одеялом, лежали старинные скрипки, изготовленные великим русским мастером, которого при жизни называли русским Страдивари. Эти скрипки были спасены из горящего города, спасены от войны. Спасены для истории культуры, для своего народа. Да и не только для своего. Культура мира бесценна и многогранна и принадлежит всем народам.
Михаил сейчас не мог не задаться вопросом: что более важно для Родины в это страшное время – досконально изученные планы врага или культурное наследие, способное даровать вдохновение будущим поколениям? Я не знал тогда, что, размышляя об этом, он вспомнил слова старого разведчика, когда-то преподававшего ему искусство секретной войны разведок: «Войны приходят и уходят, Михаил, но истинная культура и искусство остаются вечно. Они формируют душу народа, его силу и величие». Наверное, тогда, задолго до войны, Михаилу казалось, что эти слова – всего лишь красивая метафора, но сейчас, в этой лесной глуши, он понимал их истинный смысл.
Размышления о важности информации и о значении искусства для будущих поколений невольно кажутся двумя сторонами одной медали. Обе задачи были одинаково важны, обе задачи требовали исполнения не ради себя, а ради Родины и твоего народа.
Я думал о Михаиле, о нашей сегодняшней миссии. Каждая душа, приближенная к спасению благодаря этим сведениям, – это еще один человек, который в будущем сможет испытать красоту этих скрипок, услышать их звуки, почувствовать ту тонкую нить, связывающую прошлое с будущим. Мы оба понимали, что война рано или поздно закончится. Народы одержат победу или поражение, но культура, эти духовные ценности, которые выделяют их из мрака варварства, достойны того, чтобы их сохранить. Они вечны, они являются тем фундаментом, на котором строятся история и будущее каждой страны.
Пашкевич спит, как младенец, да и в моей душе царило спокойствие. Мне было легко от того, что я понимал, что успех нашего задания заключается не только в том, чтобы добыть и доставить важные сведения, но и в том, чтобы сохранить все то, что делает народ великим. В этом таится истинная победа, глубокая и долговременная, превозмогающая даже самое жестокое противостояние. Я отдавал себе отчет в том, что каждый шаг, который мы сделаем дальше, несет в себе эту двойную цель – и даже среди войны сохранять и защищать то, что делает человечество настоящим и великим.
Почти все дороги в округе были запружены немецкими колоннами. Видимо, это шел второй эшелон, тыловые части. Даже по проселкам то и дело пролетали мотоциклисты. Нам пришлось бросить машину и идти пешком, выбирая чащу погуще и избегая даже лесных дорог. Пашкевич никак не хотел отдавать свои скрипки, и мы с Сосновским сделали из полосок разорванной красноармейской формы лямки, закрепив узел со скрипками ему на спине наподобие вещевого мешка. Но не это было самой большой проблемой. Музыкант быстро натер ноги ботинками с чужой ноги и никак не хотел молчать. Кроме стенаний и вздохов, он порывался завести с нами разговор о важности искусства для народа. Мы давно не сталкивались с немцами, и Пашкевич заметно расслабился, расхрабрился, полагая, что теперь-то мы уже в безопасности. Мы не говорили ему, что фронт отодвигается на восток быстрее, чем мы идем пешком. И двигаемся мы фактически наугад. И через час мы натолкнулись на немецкий обоз.
Это была узкая часть лесного массива. Преодолев ее, мы снова углубились бы в глухие леса. И наш путь шел напрямик. Но теперь здесь, на опушке, расположились немцы, принялись варить пищу, пасти лошадей, а несколько солдат забрели в лес в поисках сухих дров. Это были тыловики с кухней и вещевым обозом. Мы лежали среди раскидистого папоротника и смотрели на немцев. Пройти мимо них, очевидно, не удастся даже ночью. Ввязываться в бой? Даже если бы их было человек десять, то все равно, перебив этих гитлеровцев, мы нашумели бы так, что немцы стали бы прочесывать местность. Нет, нам пока надо идти очень тихо и быть незаметными.
Мы отползли чуть назад и, не поднимаясь, расстелили на траве карту. Картина местности нас не порадовала. Справа открытый участок, по которому проходит шоссе, а дальше железная дорога. Полотно немцы восстановили, и по железной дороге проходили небольшие эшелоны. Чтобы обойти тыловиков, расположившихся на нашем пути наверняка до следующего утра, придется сделать крюк через непроходимую чащу и болото. Судя по топографическим значкам, болото обозначено как частично проходимое, с камышовым покровом.
– В такую чащобу немцев не заманишь, – сказал Сосновский. – Делать им там нечего, им двигаться вперед надо. Я считаю, что придется рисковать и пройти через болото. Срубим шесты, будем пробовать трясину перед собой и идти осторожно. Если кто-то и провалится, то другие вытащат. Глубина указана метр сорок, да и наличие камыша говорит, что болото не очень глубокое.
– Ну, – усмехнулся я, – вот здесь указано, что и на непроходимом болоте есть камышовая растительность. Ладно, я согласен, что придется рисковать. Вы как, Пашкевич? Готовы идти через болото?
Музыкант посмотрел на нас удивленно, потом на свой узел со скрипками. Судя по выражению его лица, он с большим неодобрением отнесся к этой идее. Даже не понимал, как такая глупость могла прийти нам в голову. Но Пашкевич промолчал, зная, что зависит от нас, и спасение его драгоценных скрипок тоже зависит целиком от нас. Не поднимаясь, мы отползли как можно дальше в ельник и только потом встали. Сейчас была моя очередь идти первым, возглавлять эту процессию. Головной должен немного отдыхать. Постоянное внимание, обращение на различные мелочи выматывало. Можно было даже элементарно наткнуться на мину или неразорвавшийся боеприпас. Воспоминания о неразорвавшемся снаряде под ногами у меня до сих пор вызывали испарину.
Шли молча. Наконец наш музыкант осознал, что враг близко, очень близко, и опасность быть обнаруженными довольно велика. Мы шли по невысокой траве, старясь обходить бугры и не спускаться в ямы и мелкие овражки. Местность постепенно понижалась, становилось влажно. Это ощущалось даже в воздухе, в котором появились комары. В немецком офицерском френче было жарко, душно. Но увы, сейчас такая форма, пока мы шли по немецким тылам, могла спасти нам жизнь. Красноармейскую форму мы бросили. А в простых гимнастерках было бы идти легче.