Она

– Жалости? Мама, посмотри на меня хорошенько. Никакой жалости я к нему не испытываю. Ни на секунду. Я надеюсь, что он закончит там, где он есть, и, конечно, даже не подумаю его навещать. Забудь.

Она не знает, что я вижу его во сне. Точнее, вижу только его силуэт, его электрическую черноту, потому что в сумраке. Вырисовываются голова и плечи, но я не могу разглядеть, стоит он спиной или лицом ко мне, смотрит на меня или нет. Кажется, он сидит. Он не говорит со мной. Он ждет. И когда я просыпаюсь, в голове остается этот образ, эта тень.

Я невольно думаю, что может быть связь между нападением, которому я подверглась, и действиями моего отца. Этим вопросом мы, мать и я, задаемся каждый раз, когда нам выпадает испытание, ведь у нас есть печальный опыт в прошлом: плевков и ударов нам досталось больше, чем кому-либо, просто потому, что мы были его женой и дочерью. Мы в одночасье потеряли всех знакомых, соседей, друзей. Как будто нам клеймо выжгли на лбу.

Мы пережили анонимные звонки, брань среди ночи, похабные письма, вываленную под дверью помойку, надписи на стенах, пинки на почте, унижения в магазинах, разбитые стекла, так что меня уже ничем не удивить. Никто не может поручиться, что все угли погасли, что кто-то где-то и сейчас не вынашивает планы, не готовит следующий удар, который обрушится на нас. Как поверить в случайность?

В тот же вечер я получила сообщение: «У тебя очень узкая щель для женщины твоего возраста. Но ничего», – и отпала. У меня перехватило дыхание. Я перечитала его два или три раза и набрала: «Кто вы?», но ответа не последовало.

Утром и днем я читала сценарии, их скопилась кипа под моим письменным столом. Может быть, стоит копнуть в этом направлении, сказала я себе, молодой автор, которому я отказала и который не может мне простить.

По дороге я зашла в оружейный магазин и купила защитные газовые баллончики с красным перцем для глаз. Маленькая модель, очень удобная и может служить несколько раз. Я регулярно ими пользовалась, когда была моложе. Была я тогда проворной, не боялась ездить общественным транспортом, да и ловкости мне было не занимать. Научилась с годами уворачиваться, бегала быстро, могла обежать вокруг квартала меньше чем за две минуты. Теперь не то. С этим покончено. К счастью, у меня нет больше никаких причин бегать. Могу даже снова начать курить, кому, собственно, до этого дело?

Ближе к вечеру я бросаю тоскливое чтение.

Нет ничего хуже этого чувства бездарно потраченного времени после чтения плохой рукописи. Одна из них пролетает через комнату, где я работаю, и приземляется в мусорной корзине объемом в двести литров, специально для этого предназначенной. Иногда потерянное время становится мукой. Иногда это так скверно, что хочется плакать. Около семи я вспоминаю о моем насильнике, ведь именно в этот час, сорок восемь часов назад, он, воспользовавшись тем, что я была занята с Марти, взломал мою дверь и проник ко мне, как черт, выскочивший из табакерки.

Потом я вдруг понимаю, что он наверняка за мной следил. Ждал подходящего момента. Следил за мной. И я на мгновение замираю, оторопев.

Я иду в кабинет, беру мою почту, просматриваю сообщения, делаю несколько звонков, оставляю кое-какие инструкции. Анна заходит поболтать со мной и в конце разговора говорит:

– Во всяком случае, у тебя, по-моему, странный вид.

Я изображаю изумление.

– Ничего подобного. Наоборот. Посмотри, какой чудесный день, какое дивное солнце.

Она улыбается. Анна, наверно, тот человек, кому можно было бы об этом рассказать, реши я рассказать кому-то. Мы знакомы так давно. Но что-то меня удерживает. Мои отношения с ее мужем?

Я иду к гинекологу, делаю необходимые обследования. Мне звонит Венсан, спрашивает, соглашусь ли я, по крайней мере, выступить за него поручителем. Я несколько секунд молчу.

– Ты был груб со мной, Венсан.

– Да, я знаю, черт, прости меня, я знаю.

– Я не могу дать тебе эти деньги, Венсан. Я пытаюсь накопить себе пенсию, я не хочу потом зависеть от тебя. Не могу допустить, чтобы ты работал на меня. Быть обузой.

– Да, ясно, я понял. Черт, мама, выступи хотя бы за меня поручителем.