— Эрик…
— Ты пахла солнцем и медом. Детка, ты пахла как гребаное спасение.
Ей нужно повесить трубку.
— Прекрати, — задыхается она, но не заканчивает разговор. Его голос слишком ровный и глубокий, чтобы она могла только слушать.
— Ты была мокрой, когда уходила, как хорошая маленькая Омега.
Ее соски впиваются в рубашку, ткань вдруг становится слишком грубой для ее нежной кожи. Она прикусила губу, чтобы не застонать, и впилась ногтями в плед.
Если бы ее машина работала, она бы уехала прямо сейчас. К черту деньги. К черту деньги.
— И я знаю, что ты сейчас мокрая. Все в порядке, детка. Я не скажу.
Черт, его голос.
Одеяло промокло насквозь. Она прикусывает губу и изо всех сил пытается заставить себя повесить трубку, но в итоге хватается за телефон, как за спасательный круг.
— Ты знаешь, как сильно ты меня завела? — он продолжает, а она молчит, цепляясь за каждое слово. — Тяжелее всего мне было за последние годы. Хочешь знать, о чем я думал, когда заставлял себя кончить?
Она не может говорить. Если она заговорит, он победит.
Ее предательская рука перемещается между ног, проникая под леггинсы, и нежно трет промежность, дразня себя одним пальцем.
Ноутбук все еще открыт, и фотография его ухмыляющегося лица отражается на экране.
— Я думал о том, чтобы раздвинуть тебя на своем узле, — продолжает он ровным голосом. Она еще сильнее напрягается, раскачиваясь взад-вперед на своей руке. — Я думал о том, как эта красивая розовая киска будет сжимать меня.
Ее клитор пульсирует. Она растирает его быстрыми круговыми движениями, пока он продолжает.
— Сначала ты бы сопротивлялась мне со своей милой маленькой самоуверенностью. Но я бы связал тебя, детка, чтобы ты не смогла.
Она трется об руку, такая отчаянная и мокрая, что слезы заливают глаза.
— И если бы этот милый маленький ротик все еще не замолчал, я бы засунул в него свой член.