Лучшая принцесса своего времени

Глава 7

Путешествие королевы (продолжение)

Впереди королевского кортежа вереницей двигались люди, убиравшие снег и другие препятствия с горных троп, ведущих к Расуину. В этой деревне для Елизаветы был приготовлен временный ночлег. Поскольку расстояние от Ронсесвальеса было немногим больше лиги, этот путь вскоре был пройден. Сойдя с носилок, королева сразу удалилась в приготовленные для неё покои и в ту ночь никого не допустила к себе, кроме своих дам. Тем временем послы каждые два-три часа вызывали пажа, чтобы узнать о здоровье Елизаветы. Дамы, лишившиеся своего гардероба, получили, насколько это было возможно, всё необходимое. Всем были разосланы складные столы с обильным запасом изысканного мяса и кур. Кроме того, кардинал Мендоса устроил грандиозное угощение испанцам и французам из свиты королевы, на которое все гости были приглашены от имени Елизаветы. Большой зал на первом этаже здания был освещён серебряной люстрой и заполнен дворянами и пажами, одетыми в цвета дома Мендосы. В коридоре стояли лакеи с восковыми факелами, готовые сопроводить любую даму, которая пожелает пройти из покоев королевы в ту часть здания, где послы устраивали празднество. Так прошла первая ночь Елизаветы среди своих испанских подданных, которые были очарованы её изяществом и мягкостью манер и предсказывали ей полную власть над сердцем короля Филиппа.

– Глядя на нашу августейшую принцессу, – самодовольно заметили некоторые испанские дворяне, – можно подумать, что она является сосредоточением такого редкостного совершенства, как будто была сотворена и сохранена с самого начала Провидением до тех пор, пока Ему не угодно было выдать её замуж за того, кто сейчас правит нами, самого могущественного короля.

Рано утром перед отъездом из Расуина Елизавета побывала на мессе вместе с герцогом Инфантадо и кардиналом Мендосой. Если кардиналу был предоставлен стул, обитый бархатом, и подушка, на которую он мог преклонить колени, то герцогу полагался только табурет, задрапированным бархатом, без спинки и подлокотников. На протяжении всего путешествия королевы французов удивляло превосходство положения кардинала над его братом-герцогом, главой дома Мендоса. Однако это было обычной политикой Филиппа II: осыпать внешними почестями прелатов своего королевства и давать им преимущество при дворе перед самыми знатными вельможами. Таким образом король обуздывал высокомерие своих дворян, одновременно пользуясь благоволением духовенства. Однако каким бы набожным и суеверным Филипп ни был, он никогда не позволял церковникам управлять собой.

После духовника короля фра Диего де Шавеса и главного инквизитора Вальдеса, архиепископа Севильи, кардинал Мендоса был ведущим церковным деятелем при дворе. Его любовь к литературе и ораторское искусство были общеизвестны, и в его обществе даже Филипп II оживлялся и на некоторое время утрачивал свою обычную угрюмость. Кроме того, чрезвычайно гордясь своим вокальным мастерством и желая показать свой талант перед королевой, кардинал настоял на собственном исполнении вокальной части мессы. Когда служба закончилась, королева пообедала, затем села в носилки и отправилась в другую деревню, расположенную примерно в шести милях от города Памплоны.

В воскресенье, 7 января, после обеда Елизавета, наконец, сняла с себя белый королевский траур. Надев шляпку, пришпиленную к парику из светлых кудряшек, и чёрное платье с жакетом из бархата, отделанного серебром и жемчугом по испанской моде, она уселась, несмотря на холод, в открытые носилки вместе с Сюзанной де Бурбон и в сопровождении кардинала и герцога по широкой дороге, обсаженной оливами, направилась в сторону Памплоны. Древнейший из городов страны, расположенный у подножия Западных Пиренеев, на реке Арге, он считался столицей испанской Наварры. Перед отъездом Елизавета получила письмо от короля Наварры с курьером, которого Антуан отправил по прибытии в Байонну, чтобы узнать о здоровье королевы и доставить провизию для её французской свиты. Тем временем в Памплоне велись большие приготовления к торжественному въезду Елизаветы. Так как было время маскарада, то, несмотря на холод, почти всю долину заполнили жители города в масках. Одни были верхом на лошадях или на мулах с бубенчиками, другие прогуливались пешком или танцевали с девушками в жакетах, шароварах и шляпках из бархата всех цветов по баскской моде. Едва королева приблизилась, как сначала раздался артиллерийский салют, а потом зазвонили церковные колокола. Навстречу ей выехал граф де Лерен, коннетабль Наварры, глава дома Беамонте, в окружении городских властей и судей, облачённых в мантии из черного бархата, расшитого серебром, с откидными рукавами и подкладкой из синего камчатого полотна. Перед ними маршировали шесть младших офицеров с серебряными булавами, которые вручили королеве дары. Приблизившись следом к носилкам Елизаветы, коннетабль произнёс короткую речь, на которую ответил всё тот же барон де Лансак. Затем граф де Лерен поцеловал руку Елизаветы и занял своё место среди французских и испанских дворян. За коннетаблем появился герцог де Альбукерке, вице-король Верхней Наварры. Перед ним шли две тысячи солдат, полностью экипированных, с развернутыми флагами и знамёнами. В свите герцога были члены королевского государственного совета, в том числе, маркиз де Кортес, маршал Наварры, и другие представители высшей знати. Герцог Альбукерке слез с коня и низко поклонился королеве. В свой черёд, Елизавета сошла с носилок и ответила по-французски на его поздравления с её благополучным прибытием и поблагодарила его за труд, который он предпринял, чтобы оказать ей честь. Герцог произнёс краткую приветственную речь от имени знати и жителей Наварры, на что барон де Лансак дал краткий ответ, ибо холод становился всё сильнее. После чего кавалькада проследовала под замысловатой аркадой из веток ели и самшита, переплетённых с плющом и остролистом, к главным воротам города, в то время как дети знатных граждан, стоявших по обе стороны от аркады, приветствовали королеву громкими криками. Городские ворота были украшены гербами и другими эмблемами. Неподалёку от них виднелся куст из вечнозелёных ветвей, из середины которого при появлении Елизаветы был запущен грандиозный фейерверк. На валу и стене стояли три роты городского гарнизона, которые тоже произвели салют в честь царственной гостьи. На въезде в город над её носилками раскинули огромный балдахин с шестью позолоченными шестами. С одной его стороны золотом на малиновом атласе был вышит городской герб, а с другой – буквы «F» и «I», переплетёнными любовными узлами. О продвижении королевы и её кортежа к собору объявил новый артиллерийский залп и аплодисменты двух батальонов солдат, стоявших в почётном карауле у городских стен. Возле входа был установлен помост, на котором чтец декламировал приветственные вирши. Далее висел гобелен с изображением первого короля Наварры и была установлена большая арка, где были нарисованы женщины с рогами изобилия и гербы католического короля и королевы. От ворот шла улица, красивая, длинная, широкая и очень прямая. В конце её виднелась надпись: «Unio constans, fortis divisio flexa» («Союз устойчив, несмотря на попытки раздела»). На повороте другой стояли статуи древних королей Наварры и ещё одна арка с изображением королевы в окружении нескольких девушек и зеркала с латинской надписью: «Цель королевских зеркал являть отражение Мира». В конце её виднелась главная арка из вечнозелёных ветвей, переплетённых лентами с девизами и венками из амарантов, где наверху стояла колоссальная статуя Филиппа II в окружении щитов с гербами Габсбургов и Валуа. Ниже виднелся щит меньшего размера со сплетёнными вместе буквами «F» и «I», обвитый лентой с золотыми надписями: «Филипп Испанский католический король» и «Изабелла католическая королева». У входа в собор улицы и дома вокруг внезапно вспыхнули яркой иллюминацией. Опираясь на руку герцога Инфантадо, Елизавета направилась к главному алтарю в сопровождении кардинала Мендосы, епископа Памплоны и других священников, распевающих песнопения. При этом Елизавета выглядела бледной и усталой, хотя этому обстоятельству не следовало удивляться, учитывая суровость погоды и долгую утомительную церемонию, которой её подвергли. Прочитав короткую молитву перед изображением святого Фирмина, покровителя Памплоны, она вернулась к своим носилкам. Кавалькада проследовала к епископскому дворцу, где Елизавета должна была отдохнуть два дня. Тем временем на улице стемнело и сопровождавшие её лица были вынуждены зажечь факелы. Однако вокруг дворца было светло, как в полдень, благодаря свету факелов, фейерверков и иллюминаций.

В большом зале королеву ждали множество дам, позади которых стоял тройной ряд кавалеров; а за ними из-за тёмных драпировок тоже выглядывали чьи-то лица. Елизавета шла между герцогом Инфантадо и кардиналом Мендосой, в то время как шлейф её платья несла Луиза де Бретань. Шлейфы же Сюзанны де Бурбон и её племянницы несли пажи в одежде цветов дома Бурбонов. За дамами следовали по двое французские дворяне и испанские вельможи, сопровождавшие королеву из Ронсесвальеса. У подножия парадной лестницы, отдельно от остальных, стояла группа дам, получивших должности в свите королевы. Их возглавляла пятидесятилетняя донна Мария де ла Куэва, графиня де Уренья, пользовавшаяся доверием и благосклонностью короля Филиппа. Как и подобает вдове, она носила платье из чёрного бархата, шлейф которого поддерживали два мальчика-пажа. На шаг позади графини стоял её сын, герцог де Осуна, глава дома Хирон, а слева от нее – две её дочери, герцогиня де Нахара и супруга Педро Фасардо, старшего сын маркиза де лос Велес. После того, как графиню Уренья представил её брат, герцог де Альбукерке, она встала на колени и поцеловала руку Елизаветы. В ответ королева нагнулась, обняла вдову и приказала ей встать, чем сразу завоевала сердца испанцев. Затем графиня Уренья приветствовала Сюзанну де Бурбон и Анну де Бурбон и представила двух своих прекрасных дочерей Елизавете, которая тоже сердечно их обняла. Вслед за графиней королева вошла в большую приёмную, где ей были представлены также другие испанки. Когда эта церемония завершилась, графиня де Уренья попросила у королевы аудиенции, чтобы передать ей письмо от Филиппа II. Несмотря на усталость, Елизавета подчинилась и проследовала вместе с величественной испанкой в приготовленную для неё комнату, где графиня вручила ей послание мужа. В начале письма король выразил свою горячую любовь к молодой супруге, а затем сообщил ей:

– Нам доставило огромное удовольствие назначить графиню де Уренью, одну из самых прославленных дам Испании, на должность главной камеристки Вашего Величества.

Графиня, пожалуй, имела большее влияние на Филиппа II, чем любая другая дама в Европе, за исключением принцессы Эболи. Она была вдовой графа де Уреньи, самого богатого дворянина в Испании и личного друга императора Карла V. Огромное богатство и влияние при дворе позволило графу, когда он уже был в преклонных годах, получить руку прекрасной сестры герцога де Альбукерке. Граф умер через несколько месяцев после кончины императора, оставив донне Марии трёх детей: сына и дочерей. После восшествия на престол Филиппа II одним из его первых указов было дарование молодому графу де Уренья титула герцога Осуны и назначение его камергером дона Карлоса. Донна Мария была женщиной сообразительной, честолюбивой и надменной. Благодаря своей показной религиозности в соединении с большим почтением к королю, она добилась значительной власти при дворе. Её доскональное знание придворного этикета и преданность интересам короля побудили Филиппа II доверить графине свою молодую супругу. Однако надменное поведение графини по отношению к дамам из свиты королевы ещё во время их краткого пребывания в Памплоне заложило основу для вражды между французскими и испанскими придворными Елизаветы.

Пока королева читала письмо, её дамы пришли в большое волнение из-за своих сундуков с одеждой, которые так и не были доставлены в Памплону. То ли конвой с мулами сбился с проторенной дороги в Пиренеях, то ли они свалились в пропасть во время бури, начавшейся вскоре после того, как они покинули Ронсесвальес. (Через несколько недель после отъезда Елизаветы и её свиты конвой всё-таки добрался до Памплоны после опасного и утомительного перехода через горы, почти непроходимые из-за огромного скопления снега). Француженки были вынуждены довольствоваться помощью испанок, утешая себя надеждой на скорое прибытие своего остального имущества, отправленным из Байонны морем по приказу короля Филиппа. Вскоре вышла Елизавета с графиней Уреньей и сообщила, что католический король назначил донну Марию, одну из самых прославленных дам Испании, на пост её главной камеристки. И тут же добавила:

– Я рада принять на службу такую благородную и добродетельную даму, которую решила любить и уважать, насколько это возможно, и следовать её советам, как если бы моя матушка давала их мне.

Затем к новой главной камеристке обратилась, в свой черёд, Луиза де Бретань, которая подтвердила, что получила приказ от королевы-матери по приезде в Памплону уступить ей свои полномочия в связи с волей католического короля. В ответ испанка любезно ответила, что она всегда будет покорной служанкой Её Величества и надеется также стать подругой Луизы де Клермон. Таким образом, Уренья завладела шлейфом Елизаветы. Правда, перед этим предложила уступить эту честь Сюзанне де Рьё, на что та холодно ответила, что не собирается вмешиваться в прерогативу главной камеристки. После этого все, наконец, отправились в зал на банкет, во время которого местные дамы разглядывали королеву с чисто деревенским любопытством. Следует заметить, что испанки были очарованы манерами и красотой своей новой государыни. Елизавета же старалась следовать наставлениям матери, внушавшей ей, что её благополучие зависит, во-первых, от смирения и полного подчинения воле мужа, а, во-вторых, от того, сможет ли она внушить уважение своим придворным. Вдобавок, Екатерина Медичи посоветовала дочери:

– Избегайте фамильярности в отношениях с принцем (доном Карлосом), дочь моя, и подружитесь с принцессой, Вашей золовкой. Но полагайтесь только на нашего посла.

Однако королева-мать совершила серьёзную ошибку, полностью укомплектовав двор Елизаветы, что, естественно, вызвало неприязнь испанцев, обнаруживших, что все должности в свите королевы уже заняты. В свой черёд, французы не могли смириться с тем, что их не было в списке придворных королевы, который вручила ей графиня Уренья.

На следующий день королеву посетили самые знатные лица Наварры. После обеда Елизавета вышла на галерею, чтобы понаблюдать за боем быков, которых всадники кололи острыми пиками. Потом запустили фейерверк из ракет, сделанных в виде красивых ветвей. Туда же, во двор, вынесли раскрашенный замок, полный ракет и пороха, который сгорел с изумительной быстротой. Вечером графиня Уренья угостила королеву вареньем и фруктами в своих покоях. Перед визитом по просьбе графини Елизавета надела французское платье, которое испанка нашла очень красивым. Назавтра королева пригласила главную камеристку к себе и угостила её французским вином. Всю ночь и ещё день длился маскарад, на улицах жгли костры, звучали трубы, устраивались петушиные бои и танцы. Глядя на это веселье, кто-то из сопровождавших Елизавету испанцев завистливо заметил:

– Если бы королева была родом из Кастилии или другой страны, кроме Франции, наваррцы бы так не старались ради неё!

Десятого января вице-король и горожане проводили Елизавету под звуки труб. Однако перед отъездом произошёл неприятный инцидент. Королева предложила графине Уренье через Лансака сесть в её носилки, однако прибавила:

– Если Вы откажетесь, я приглашу госпожу де Клермон.

Испанка отказалась, но, по-видимому, затаила обиду. Потому что когда Сюзанна де Рьё и её племянница хотели последовать за королевой, внезапно их носилки столкнулись с паланкином графини Уреньи, слуги которой грубо оттеснили носильщиков-французов. Так как главная камеристка отказывалась унять своих лакеев, Лансаку пришлось подойти к королеве и объяснить причину задержки. Естественно, Елизавета была сильно возмущена такими действиями испанки по отношению к своим родственницам и приказала Лансаку передать повторно приглашение своей главной камеристке сесть в её носилки. Но тут же запальчиво прибавила:

– Если графиня предпочтёт ехать сама, то пусть, по крайней мере, не отказывает в почёте и уважении нашим принцессам крови, иначе я буду рассматривать выказанное им пренебрежение как оскорбление, нанесённое моей собственной королевской особе!