— Уважаемые леди и джентльмены! В нашем штате есть плохой закон, по которому домовладелец вроде Дага Ренфроу автоматически считается виновным, если стреляет в полицейского, даже когда тот вломился к нему по ошибке. Тогда к чему этот суд? Не проще ли просто зачитать мистеру Ренфроу закон и отправить его в тюрьму на следующие сорок лет? Но все дело в том, что понятия автоматической вины не существует. Вот почему у нас есть суд присяжных, и ваша задача заключается в том, чтобы решить, знал ли Даг Ренфроу, что он делал. Знал ли он, что в его доме находились полицейские? Что он подумал, когда выскочил в коридор и увидел в темноте какие-то движущиеся фигуры. А я вам скажу, что он подумал. Он пришел в ужас. Он не сомневался, что к нему в дом вломились опасные преступники и открыли стрельбу. А самое главное, он понятия не имел, что это были сотрудники полиции. А если он этого не знал, то не может быть признан виновным. Они никак не могли быть сотрудниками полиции, верно? Почему полицейские заявились к нему домой, если он не сделал ничего плохого? Почему они явились в три часа ночи, когда все крепко спали? Почему не постучали в дверь и не позвонили в звонок? Почему вышибли обе двери — и переднюю, и заднюю? Почему, почему, почему? Полицейские не ведут себя столь возмутительным образом. Или ведут?
20
В качестве первого свидетеля вызывается крупная шишка из полиции штата. Его фамилия Раскин, и он занимает место на трибуне, чтобы положить начало кампании по решению неразрешимой задачи — оправданию действий полиции в ночь налета на дом Ренфроу. С помощью отрепетированных до неприличного автоматизма ответов на наводящие вопросы Финни рисуется картина «опасного» роста незаконного оборота наркотиков через Интернет, «обескураживающей» вовлеченности в подобную торговлю все большего числа подростков, и все в таком роде. Я постоянно вскакиваю и заявляю протест, поскольку это не имеет никакого отношения к делу Ренфроу.
Трижды отклонив мои протесты, судья Пондер начинает проявлять раздражение. Финни это чувствует и движется дальше. Он пускается в утомительное повествование о том, как полиция штата внедрилась в сеть интернет-торговли наркотиками, чтобы поймать наркодилеров. В общем и целом операция была довольно успешной. В нашем штате им удалось поймать порядка сорока таких преступников. Разве это не свидетельствует об эффективности полиции?
— Вы кого-нибудь еще убили? — выстреливаю я с места, приступая к агрессивному перекрестному допросу.
Потом я спрашиваю Раскина о других арестах. Привлекались ли спецназовцы для вручения ордеров? Случались ли проникновения в дом в три часа ночи? Убивали ли других собак? Направлялись ли танки? Примерно на середине допроса я вынуждаю его признать то, что всем известно уже несколько месяцев: они ошиблись домом. Однако его нежелание признать это подрывает доверие к сказанному им раньше.
Через пару часов я превращаю Раскина в запинающегося дурачка, который спит и видит, как бы поскорее унести ноги из зала суда.
Когда мои клиенты безусловно виновны, я часто веду себя ханжески льстиво. Но если мой клиент невиновен, я держусь заносчиво и всячески демонстрирую превосходство. Я знаю за собой такой грех и прилагаю все силы, чтобы создать впечатление, по крайней мере у жюри присяжных, что вообще-то я очень даже неплохой малый. В принципе, их ненависть ко мне меня совершенно не волнует, лишь бы она не распространялась на моего клиента. Но при защите такого достойного человека, как Даг Ренфроу, исключительно важно, чтобы меня воспринимали как усердного, а не язвительного адвоката. Нетерпимого к несправедливости и заслуживающего доверия.
Их следующий свидетель — лейтенант Чип Самеролл, командир группы захвата. Его доставляют из комнаты для свидетелей и приводят к присяге. Как всегда, на нем форма с невообразимым количеством нашивок и медалей. Полная парадная форма со всеми полагающимися атрибутами, за исключением разве что табельного оружия и наручников. Он самоуверенный придурок с военной выправкой и мощным торсом, стрижка — короткий ежик. Во время снятия показаний мы с ним успели «обменяться любезностями», и я смотрю на него с подозрением, как будто он уже лжет. Финни подробно расспрашивает его о впечатляющей личной подготовке, богатом опыте и героическом послужном списке. Они методично разбирают временные параметры эпизода с Ренфроу. Самеролл изо всех сил старается отвести от себя стрелки, повторив несколько раз, что просто выполнял приказы.
Я чувствую, что весь зал суда с нетерпением ждет, как я размажу его по стенке, и с трудом сдерживаюсь. Я начинаю с похвалы его форме, отмечая, какая она красивая и как хорошо сидит. Как часто он ее носит? За что он получил свои медали? Потом прошу его описать, во что он был одет, когда выбил ногой дверь в доме Ренфроу. Мы проходимся по его экипировке деталь за деталью, предмет за предметом: от сапог со стальными накладками на мысках до штурмового бронешлема. Я прошу подробно перечислить вооружение, расспрашиваю об автомате, и он с гордостью рассказывает о пистолете-пулемете МР5 конструкции фирмы «Хеклер и Кох», предназначенном для ближнего боя и считающемся лучшим в мире. Я интересуюсь, использовал ли он его в ту ночь, и получаю утвердительный ответ. Я развиваю тему и спрашиваю, не его ли выстрелы убили Китти Ренфроу, на что получаю ответ, что он не знает. Было темно, и все произошло очень быстро. Вокруг свистели пули: полицейские «попали под обстрел».
Расхаживая перед свидетелем, я бросаю взгляд на Дага. Он сидит, закрыв лицо руками и заново переживая весь кошмар. Я смотрю на присяжных — на лицах некоторых застыло выражение ужаса.
— Офицер, вы утверждаете, что было темно. Но ведь ваша экипировка включала очки ночного видения, верно?
— Да. — Его хорошо подготовили, и он старается отвечать как можно короче.
— А они предназначены для того, чтобы видеть в темноте?
— Да.
— Хорошо, тогда почему вы не видели в темноте?
Ответ очевиден. Самеролл на мгновение теряется, но выучка сказывается, и он пытается уйти от ответа:
— Повторяю: все произошло очень быстро. Я не успел ничего разглядеть, как началась стрельба, и мы открыли ответный огонь.
— И вы не видели Китти Ренфроу в тридцати футах от себя в конце коридора?
— Нет, не видел.