Лукас сжимает мою руку. Мы сидим так долгое время, наши напитки тают, забытые.
Думаю, это так обыденно — ломаться и быть сломленным. Гораздо более необычно — это тяжелая, мучительная работа по восстановлению себя, кусочек за кусочком, осколок за осколком.
Мое сердце сжимается. Мне нужно показать ему часть себя, которую он, возможно, не захочет видеть. Я мало что смыслю в отношениях, но это знаю. Мне нужно поделиться с ним, как он делится со мной. Я хочу, чтобы он увидел во мне то, что вижу в нем сама.
Я облизываю губы, вдыхаю дрожащий воздух.
— Ты в порядке? — Лукас обнимает меня за плечи. Я прижимаюсь к нему, чувствую чистый, лесной запах его толстовки.
Возненавидит ли он меня, когда я расскажу ему? Испытает ли отвращение и отвернется, как Жасмин, как мама? Не знаю, но я должна сделать это в любом случае. Для себя.
Я начну с наименьшего из своих секретов, но даже этого достаточно, чтобы заставить большинство парней бежать со всех ног. Я это знаю.
— У меня есть шрамы.
— У большинства из нас есть.
— Нет. Настоящие шрамы. По всем ногам. Они уродуют меня.
— От несчастного случая?
В горле пересохло и саднит.
— Нет. Я сама это сделала.
— Покажешь мне? — Его голос нежен.
Я отстраняюсь и поднимаю ногу на сиденье. Дрожащими пальцами закатываю штанину до голени, обнажая перекрещивающиеся шрамы и порезы. Моя кожа похожа на поле битвы.
Сейчас он отвернется, его лицо исказится от отвращения. Только Лукас не отворачивается. Он протягивает руку и прикасается к бугристому шраму над моей лодыжкой.
— Сидни, мне так жаль.
— В других местах еще хуже.
— Зачем тебе понадобилось причинять себе такую боль?
Я быстро моргаю.