Утром деникинцы «с повинной» возвратились на левый берег Днестра, заявляя: «Мы-де за революцию», «мы мобилизованные», «мы подводчики» и т. д. У всех 5000 пленных белогвардейцев видны на пальцах следы от нажатии я на курок пулемета или винтовки, но несмотря на это Котовский говорит построенным в ряды пленным: «Красные даже мерзавцев не расстреливают… Вы направляетесь в штаб 45-й стрелковой дивизии и в дальнейшем по месту жительства… Горе будет вздумавшим бежать»».
Сохранилось и донесение Котовского об этом бое от 11 февраля в штаб 41-й дивизии, которой все еще была подчинена его кавбригада: «Вчера, 10, выступив с кавбригадой из Маяки, в течение целого дня выбивал и обезоруживал противника, засевшего в плавнях, так как румыны их в этом районе не пропускают. Ночевал в Греденице. Сегодня утром выступил из Греденицы через колонии Кандель и Зельц, где встретил конную разведку противника. Противник оказался более 1500 сабель и 500–600–пехоты, при двух батареях и пяти бронепоездах на станции Кучурганы. Стремительной кавалерийской атакой противник был выбит из колоний Баден и Страсбург, из которых в полнейшей панике бежал в направлении Ново-Савицкая – Тирасполь, бросив орудия, пулеметы и много обоза.
Бронепоезда противника все время обстреливали нас ураганным огнем из всех орудий. Завтра двигаюсь на Тирасполь». После разгрома основных сил белых в районе немецких колоний Тирасполь был взят котовцами 12 февраля практически без боя.
Этот же бой описал и Василий Витальевич Шульгин в книге «1920» (он тогда командовал одним из отрядов белых в группе коменданта Одессы полковника А. А. Стесселя): «Ну вот, кажется, какое-то село – немецкая колония. Обоз втянулся. По-видимому, здесь будет отдых. Я иду селом, разыскиваю своих, от которых отстал. Большое село, массивные немецкие дома с треугольными фасадами. Тут, наверное, масса белого хлеба. И наверное, можно что-нибудь сварить. И наверное, наши отыскали уже хорошее, теплое, просторное помещение. Квартирьером послан поручик Л., который немножко любит комфорт. Как знать – может быть, в какой-нибудь культурной немецкой семье отыщется и рояль. Тогда будет и valse triste Сибелиуса.
Так-так-так-так-так-так-так-так… вот тебе и вальс Сибелиуса!..
Кто-то «занимается» по нас пулеметом – вдоль улицы.
Неужели большевики в конце села? Я не успел сообразить этого, как шрапнель разорвалась над домом, где поместился штаб. В ту же минуту высыпали оттуда и стали кричать, сзывать всех, кто под рукой. Я бросился через какие-то ворота в поле. Со мной несколько человек, в том числе Алеша. С других сторон тоже бежали люди. Сейчас же на огородах образовалась беспорядочная цепь. Это было нечто скифское. Все вопили, стреляли куда-то в пространство.
Никаких организованных звеньев не было. Вообще, ничего не было. Ни командиров, ни подчиненных. Все командовали, т. е. все вопили и в общем стихийно двигались вперед. Кажется, нас обстреливали, даже наверное. Несколько пулеметов трещало. Но это не производило никакого впечатления. Бежали, останавливались. Ложились, опять бежали. Наконец, отошли довольно далеко от деревни. Кто-то и к нам притащил пулемет… С нашей стороны беспорядочная пальба не прекращается. Но она достигает апогея, когда появляется большевистская кавалерия на горизонте. Некоторые теряют головы.
Престарелые полковники командуют:
– Прицел три тысячи!.. По наступающей кавалерии!..
И дают залпы на три тысячи шагов. По наступающей кавалерии, которая вовсе не наступает, по-моему, а движется шагом. Я понимаю, что это бессмыслица, у нас мало патронов, но ничего не могу сделать в этом дьявольском шуме, – голоса не хватает. Подзываю Алешу, приказываю ему взять командование над ближайшими, прекратить пальбу и сохранить патроны на случай действительной атаки кавалерии. Его металлический голос начинает звенеть в этом смысле. Кто-то протестует, возмущается, кричит, что кавалерия нас обходит.
Обходящая кавалерия на самом деле оказывается нашей кавалерией. Она выезжает справа, имея, по-видимому, желание атаковать неприятельскую. Но почему-то это не происходит. В это время за нашими спинами начинают работать наши орудия. Неприятельская кавалерия явственно отходит, вытягивается гуськом на дороге вдоль фронта.
Удачная шрапнель заставляет их прибавить ходу. Они уходят вскачь.
Мы победили. В это время справа что-то происходит. Там начинают кричать ура, и потом это ура перекатывается по всем цепям, доходит до нас, мы тоже кричим ура и перебрасываем его следующим цепям влево. Затем приходит и объяснение. Начальник штаба объявил, что мы вошли в соприкосновение с войсками ген. Бредова. Хотя войска генерала Бредова были в это время не ближе ста верст, но все этому поверили….
И все это повторилось снова. Через два часа большевики опять напали на нас. И мы снова защищались. Те же цепи, те же крики, тот же беспорядок. Но на этот раз было хуже. Сильно крыли гранатами. Сверкнет ярким желтым пламенем, а затем густой взрыв дыма…
Цепи сблизились шагов на двести. Но чувствуется, что мы не сдадим. Я выпустил несколько обойм, когда они побежали. Мы скифски их преследовали, вопили, размахивали винтовками. Они поспешно отходили по почерневшим полям – снег стаял в этот день.
Штаб. Совещание. Дело плохо. Противника отогнали, но патронов нет. Пальба на три тысячи шагов залпами сказалась…
Броневик «Россия», на котором наше единственное орудие, надо бросить – нет бензина. В сущности мы безоружны.
Идем вот уже несколько суток без отдыха, почти без пищи.
Решено пробиваться еще раз в Румынию хотя бы силой…