Григорий Котовский. Загадка жизни и смерти
Маленькие полчки после этого боя еще больше поредели, но задача была выполнена, противник совершенно уничтожен.
Поредевшие ряды легендарных и вместе с тем скромных незаметных героев рвались к Киеву. «Даешь Киев!» – вот что было в устах каждого отдельного и всех бойцов бригады и дивизии…»
По горячим следам Григорий Иванович доносил об этом бое гораздо лаконичнее: «Лихой атакой в 6 часов утра 400-м полком совместно со спешившимся 1-м эскадроном кавалерии противник выбит из с. Новой Гребли. Захвачены три пулемета «максим», 10 000 патронов, 60 винтовок. Противник отброшен за реку. Переправа занята нами».
15–16 октября красные ворвались в Киев, но были выбиты оттуда с помощью подоспевших подкреплений, а также находившихся в городе офицеров, присоединившихся к деникинцам. Котовцы дрались в киевских пригородах Бородянка и Новая Гребля. Особенно серьезно пострадал при отступлении 400-й полк.
После боев под Киевом бригаду Котовского перебросили для отдыха и переформирования в Рославль, где она получила новое суконное обмундирование и новые винтовки-трехлинейки. Деревянные казармы плохо отапливались, начался тиф. Утром 1 ноября Котовский получил приказ: «В двадцать четыре часа погрузить в вагоны весь личный состав, лошадей, артиллерию и обоз. Готовьтесь к немедленному выступлению. Грузитесь на Петроградский фронт. Распоряжение о подаче вагонов дано».
Бойцы, мечтавшие вернуться в родную Бессарабию, встретили известие об отправке под Петроград без энтузиазма. Но Котовский сумел убедить своих бойцов, что путь к Днестру лежит через Петроград, что красный Питер, маяк мировой пролетарской революции, в опасности, и надо спешить на помощь петроградским рабочим, которые как львы сражаются с войсками белого генерала Юденича. Губернским органам снабжения в Вязьме Григорий Иванович телеграфировал: «Ночью нами получен срочный боевой приказ о немедленной отправке наших частей на фронт. Все красноармейцы голы и босы, большинство простужено. Необходимо тотчас же снабдить нас хотя бы обувью и шинелями. Нам приказано сегодня же в 14 часов грузиться. Если не будет предоставлена обувь – валенки, шинели и полушубки, мы не сумеем выполнить боевой приказ. Я отвечу жизнью за невыполнение приказа, и ваша совесть будет нечиста». Получив отказ, Котовский составил акт о том, что части его бригады не могут приступить к погрузке «ввиду отсутствия обмундирования у красноармейцев, которые совершенно раздеты и босы». Обуви и шинелей хватило на один батальон, который и был отправлен в 14 часов в заранее натопленные вагоны, как того требовал приказ. Там бойцы сняли шинели, сапоги и валенки, которые передали следующему батальону, а затем комбинация с переодеванием повторилась. Последний же отряд из-за спешки пришлось отправить к вагонам без обуви. Уже в пути следования прямо в вагоны было доставлено обмундирование: сапоги, портянки, белье, шинели, гимнастерки, ремни.
Таким образом, в начале ноября 1919 года 2-я бригада Котовского была переброшена под Петроград, где наступал Юденич. Вот извлечения из докладной записки Котовского: «Переброска утомленных боями частей бригады на Петроградский фронт, в абсолютном смысле голыми и босыми, колоссально отразилась на боеспособности частей бригады. Повальная эпидемия тифа, чесотка, экзема и простудные заболевания вследствие отсутствия белья и элементарного обмундирования и бани вырвали из рядов бойцов от 75 до 85 процентов… В заключение считаю своим долгом революционера заявить следующее: «Я считаю, что по логике вещей и в высших интересах республики советов я не должен командовать бригадой на этом столь важном для республики фронте. Я не военный специалист, и если я смог командовать бригадой на Украинском фронте, то командование на тех фронтах было, несомненно, не так тяжело и ответственно и ошибки, совершенные там командованием, не были так болезненно губительны и смертельны, каковой может быть малейшая ошибка здесь, на Петроградском фронте. Здесь нужны большие специальные знания и опыт командования бригадой…»
Характерно, что в цитируемой докладной записке Кот овский весьма критично и реалистически оценивает свои военные знания и командирские способности. Думаю, это сделано не только для того, чтобы снять с себя ответственность за возможную неудачу на Петроградском фронте и добиться возвращения бригады на юг Украины. Котовский не имел никакого опыта ведения позиционной войны, а Петроград приходилось защищать на узком фронте и в окопах. Григорий Иванович не мог, разумеется, знать о том, что к моменту прибытия его бригады на новый фронт Юденича уже погонят к эстонской границе, и война опять станет маневренной, когда нужно преследовать разбитого врага. Такую войну Котовский очень любил, здесь он был в своей стихии.
Снять его не успели. Котовский свалился с тяжелым крупозным двусторонним воспалением легких. Но Григорий Иванович смеялся: «Меня болезнь не возьмет, я ее силой перешибу». И, как обычно, занялся гимнастикой, а потом облился ведром холодной воды и плотно поел. Начальству, интересовавшемуся состоянием здоровья, Котовский бодро рапортовал: «Встал утром, умылся, проделал гимнастику по системе Анохина, облился холодной водой, сделал обтирание, на завтрак съел две курицы. Чувствую себя хорошо, веду приемы по делам службы». Но вскоре температура поднялась выше сорока. Котовский свалился в бреду. Тогда он перенес сразу и сыпной тиф и воспаление легких. Его поместили в госпиталь.
Следует отметить, что на Петроградский фронт бригада Котовского прибыла уже к шапочному разбору, поскольку войска Юденича начали отступление еще в начале ноября. Под Петроградом котовцам сражаться практически так и не пришлось. Только полк Нягу поучаствовал в боях в районе Ямбуога. Бригада разместилась в Детском селе, в казармах бывшей лейб-гвардии. В качестве пайка выдавали только воблу. От голодной смерти спасли только мешки с сахаром, захваченные котовцами с собой с Украины. Свирепствовала эпидемия тифа, жертвой которой стал и Котовский.
Пока Котовский боролся с болезней, его бригада 25 ноября получила приказ вернуться на Украину. Котовский же вышел из госпиталя только в середине декабря. Петроградские рабочие подарили ему серую шинель с бобровым воротником. В ней Котовский выехал на Украину. Около Брянска он оказался в одном вагоне с группой врачей, назначенных в различные армейские части на Украину. Тогда Котовский и познакомился со своей будущей женой Ольгой Петровной Шакиной. В Брянске он встретился с бойцами своей бригады и других частей 45-й дивизии, застрявших здесь уже больше чем на десять дней. К вечеру Котовский сумел достать эшелон и вместе с бойцами отправился на Южный фронт, 10 января 1920 года переименованный в Юго-Западный фронт.
В 20-х числах декабря основные силы 2-й бригады выгрузились в Глухове. Котовский нагнал их 31 декабря в Новомосковске. И сразу представил им Ольгу Петровну, пошутив: «Я калечу, а она лечит». Затем они вместе направились в Екатеринослав, в штаб 45-й дивизии. Здесь они зашли и в кинематограф. По ходу действия фильма показывали, как вешают. Когда в зале зажегся свет, Ольга Петровна с удивлением заметила, что Григорий Иванович сильно побледнел. «Не удивляйтесь, я сам был смертником, – объяснил Котовский. – Эта картина напомнила мне то, что я пережил, ожидая виселицы. Ведь каждый раз, когда раздавался лязг отодвигаемого засова, я думал, что это конец, что это за мной».
В отличие от матери, Григорий Григорьевич Котовский в своих воспоминаниях излагает совершенно фантастическую версию знакомства родителей, относя его к гораздо более раннему времени: «С мамой они познакомились осенью 1918 года (в другом интервью Григорий Григорьевич называл временем знакомства родителей сентябрь 1919 года, что также на три месяца раньше реальной даты. – Б. С.). Это была романтическая история, которая в значительной степени искажена в книгах об отце. Поэтому рассказываю ее со слов мамы, так сказать, из первоисточника. Ольга Петровна тоже была незаурядным человеком. Она происходит из волжских крестьян: ее отец в Сызрани был прасолом – покупал, нагуливал и перепродавал овец. Их родственники владели местным кожевенным заводом. Родители у моей матери умерли рано. Начальница местной гимназии взяла мою мать в учебу на казенный кошт. Вместе со своей сестрой Елизаветой они купили в рассрочку швейную зингеровскую машину, которая, кстати, дожила до наших дней, тетка что-то шила, мама вышивала. На это жили. После окончания гимназии мама устроилась корректором в местную – социал-демократическую – газету. Здесь работала сестра Ленина – Анна Ильинична Ульянова, а издавал газету ее супруг Марк Елизаров. Марк Тимофеевич за мамой ухаживал, и Анна Ильинична ревновала ее. Мама была бесприданницей, и ей надо было устраивать жизнь. В 18 лет ее познакомили с земским врачом по фамилии Шакин из города Кузнецка, что недалеко от Сызрани. Он ею увлекся, хотя был старше ее чуть ли не на 30 лет, и они очень хорошо прожили два года. Детей не было. Шакин заболел раком. Зная об этом и будучи благородным человеком, он повез мать сначала в Петербург, чтобы она поступила на медицинский факультет университета к Бехтереву. Но там что-то не вышло, и они поехали в Москву. В 1914 году мама поступает на медицинский факультет Московского университета. Вскоре Шакин умирает, мать с теткой продают дом в Кузнецке и кладут деньги в банк, который в 1917 году лопнул (точнее, не лопнул, а после Октябрьской революции был национализирован, а вклады клиентов конфискованы в пользу государства. – Б. С.). Тетя Лиза работала в то время кастеляншей в Сызраньской больнице, где после 1917 года главврачом стал брат Ленина Дмитрий Ульянов. Тетка о нем говорила плохо. Ленина она боготворила, а вот его брата считала человеком весьма посредственным, да и изрядно выпивавшим. Мама продолжала учебу в Москве и после революции поступила работать в отдел металлов ВСНХ техническим работником. Мама рассказывала, что в то время Москва спасалась от голода семечками: вся столица утопала в семечках, которые были важным источником калорий. Мама вступила в партию в 1918 году. Она была любимой ученицей великого русского хирурга Н. Н. Бурденко, и, когда заканчивала учебу, он хотел оставить ее в своей ординатуре. Но как член партии, она добровольцем поехала на Южный фронт. В поезде она встретилась с отцом, который догонял бригаду после перенесенного тифа. В это страшное время, конечно, каждая женщина хотела прислониться к плечу мужчины. Мама впоследствии рассказывала со слов отца, почему она ему понравилась: он увидел в ней облик своей матери, которую потерял, когда ему было три года. Начался роман. Котовский предложил поехать к нему в бригаду. Врачей у него не было, и он назначил ее сразу бригадным врачом. Это было в конце 1918 г. Когда они поженились, бойцы преподнесли им в подарок кровать. Эта кровать (сохранившаяся до ВОВ в нашей квартире в Киеве) и была всем их семейным имуществом».
Можно с уверенностью утверждать, что Григорий Григорьевич немного ошибся в дате знакомства отца и матери, и что рассказ Ольги Петровны Шмерлингу гораздо ближе к истине. Осенью 1918 года Котовский еще занимался налетами в Одессе, а не бригаду в Красной Армии организовывал.
В январе 1920 года Котовского назначили командиром Отдельной кавалерийской бригады, которая наступала на Одессу. Он писал своей будущей жене, которую успел полюбить: ««Милая Леля! Мне приказано сейчас же начать сводку всех кавалерийских частей нашей дивизии в кавалерийскую бригаду. Ты будешь самое короткое время во 2 бригаде, после чего будешь переведена в мою кавалерийскую, где, конечно, займешь свое место в перевязочном отряде бригады».
Ольга Петровна Котовская составила небольшой очерк боевого пути кавбригады Котовского в 1920 году под названием «Боевой год бригады – 20 год»: «12-го января 1920 г. в Екатеринославе в приказе по 45-ой дивизии было объявлено о формировании кавалерийской бригады. Командиром бригады назначался командир 2-й пех. бригады 45-ой дивизии Котовский. Котовский с Юцевичем (был переписчиком в штабе 2-ой бригады) (на самом деле – помощником начальника штаба. – Б. С.) из Екатеринослава выехали в местечко Лозоватку собирать кавалерийские части. Юцевич был назначен начальником штаба. 25-го января было закончено формирование, и бригада получила задачу содействовать 2-й бригаде в овладении г. Вознесенска. Свое первое боевое крещение получила 30-го января, заняв г. Вознесенск. 3-го февраля после упорного боя у д. Колосовки заняла Березовку. В первый раз я видела всю бригаду перед Вознесенском, когда бригада направлялась в тыл противника. Внешний вид желал еще многого: около 300 всадников в самом различном одеянии, кони, за небольшим исключением, клячи. Шествие замыкали санитарная повозка с санитаром, который олицетворял собою санчасть бригады, и 2 новые полев. кухни. В лице Юцевича – был штаб бригады. Но была уверенность в своей силе и стремление к победе. У большинства бойцов (бессарабцев) было стремление скорее разгромить противника и затем пойти на Бессарабию, очистить ее от румын. В Вознесенске я получила приказ о переводе меня в кавбригаду и догнала бригаду в м[естечке] Березовке. Здесь я осталась со «штабом» формировать санчасть бригады, т. к. много было оставлено раненых и больных, а полки двинулись на Одессу. Поход был так стремителен, что приказы не догоняли их, и 7-го февраля в 2 часа дня наша бригада ворвалась в Одессу со стороны Пересыпи. Пополнение бойцов за это время шло за счет добровольцев из молдаванских сел, через которые бригада проходила, 9-го февраля около Маяк бригада разбила противника около 5 тысяч, выдержав упорный бой, ибо тут собрались «сливки» – охранка, жандармерия, офицерство. Здесь бригада подлаталась – громадное количество захвачено было пулеметов, артиллерии и обоза. В то время бойцов в бригаде было 350. 12-го февраля бригада заняла Тирасполь совместно со 2-ой бригадой. Трофеи были настолько огромны, что из армии была прислана комиссия по учету этих трофей – одних бронепоездов 12. В половине февраля бригада направилась в г. Ананьев на формирование. Но недолго отдыхала бригада. Ее перебросили на польский фронт в район Жмеринки. В этом районе на ст. Комаровцы бригада пробыла целый месяц в тяжелых условиях. Поляки ежедневно устраивали ночные налеты. Бойцы все время должны были быть на чеку. Лошади были оседланы, боец не отходил от лошади. Люди питались плохо, довольствие лошадей еще хуже. Заедала вошь. Но и при такой обстановке котовцы не изменили своей традиции – бить противника. Несколько раз так щелкнули по носу, что после этого поляки стали осторожнее. В половине апреля бригаду перебрасывают в 17 дивизию; 2-ой полк уже был на Казатине, как вдруг измена галичан. Макаренко пошел на Винницу и с боем продвинулся и соединился с бригадой. Так перевод наш в 17-ю и не состоялся.
В конце мая после общего отступления с приходом Конной армии на фронте перелом и части вновь переходят в наступление. Наша бригада из Звенигородки идет на Лысянку, бои под Ольшанкой, Белой Церковью, Казатин, Любар (где был тяжело ранен Нягу и навсегда выбыл из строя), Грицово (где был исход боя определен поединком между офицером и Котовским), Изяславль, Катербург, Горленка (где был контужен Кортовский и выбыл из строя на 6 недель), Бабья Гора (работа группы Осадчего), рейд в тыл к полякам в Почаев, захват польских генштабистов; операции в Галиции – бой под Красном. Отступление с боями, где захватывались трофеи. Бои перед заключением перемирия.
Затем переброска на петлюровский фронт и работа котовцев здесь как заключительный аккорд конца 20-го года – первого года существования кавбригады. К концу операции бойцов было 250 ч., награждены орденами Красного Знамени около 200 чел. За этот год пополнялась бригада добровольцами – перебежчиками из Бессарабии, конское пополнение, обмундирование, снаряжение – за счет противника. В чем была сила бригады? – что сделало ее непобедимой, что наводило панику у противника и вселяло бодрость в наших соседних частях только при одном слухе, что Котовский здесь неподалеку? Характерный штрих: на Жмеринку прибывает к нам из Одессы группа добровольцев в 30 человек, все одеты как смотровые все кавалеристы – красные галифе, синие гимнастерки. Котовский принял их, произнес речь, смысл которой был тот, что в бригаде может быть тот, который не боится смерти, решил во имя революции пожертвовать собой, кто готов на это – может остаться. Осталось всего 2 человека. Бригада была сильна внутренней спайкой, железной дисциплиной. Не было отдельных личностей, а была бригада в целом – одна семья. Каждый давал максимум энергии в порученном ему деле, проявляя инициативу, чувствовал ответственность в своей работе. Крепка была бригада дисциплиной – мародерства не допускалось. Был один случай, когда один красноармеец стащил у крестьянки платок. Она пожаловалась прямо перед самым уходом полка из села. Летучий митинг и после постановил расстрелять этого красноармейца. Население довольно было нашей стоянкой, т. к. никогда никто ничего не требовал от крестьян. Было дело в Росоховатка – мы там стояли порядочно. Крестьяне, помня «хорошее отношение панов», были рады нам и спокойно жили, т. к. никаких сборов у них не было. После нашего ухода проходила Буденовская часть и забрала свиней у крестьян – крестьяне прислали делегацию с жалобой на буденовцев и прося заслушать, мы тогда были в Лысянке под Таращей. Настолько боец был связан с бригадой, что даже выбывая из строя раненый или б[ольно]й, он не хотел уходить из бригады. Один был вопрос – а как я потом догоню свою часть, когда выздоровлю? И бригаде приходилось «явочным порядком» устраивать у себя походный лазарет. Оборудование также было «за счет противника».