В поисках смысла

Обыкновенному дереву с погружёнными в почву корнями, которые его держат над землёй, мало лишь тянуться к дарителю жизни – светилу, как это делают и все его соседи, занимая своё место под солнцем. И дерево подвержено влиянию не только своего окружения. Существенно влияют на его состояние силы природы: жара и холод, дожди и снега. А уж неутомимый ветер, атакуя крону, раскачивая ветви, усиливает, убыстряет бег соков по капиллярам и тем воспитывает в ветках гибкость, усиливает способность к сопротивлению, всем этим помогая жизнедеятельности, жизнестойкости. Не так ли и у нас: движение разгоняет кровь по нашим жилам, повышая жизненный тонус?

В противовес миру растительному человек научился как – то защищать себя от прямого воздействия сил природы, но подвержен неслабому влиянию себе подобных, так или иначе его формирующих. На любом этапе жизни общение с собратьями не только взращивает в индивидууме некие черты, оно рождает в нём свой отзвук, след, оставляет печать.

В конце жизненного пути оглянешься назад… Словно с вершины холма видишь всё по – другому: там, внизу, где ты недавно прошёл, пространство разгладилось, спрятались подробности: не видно кочки, о которую споткнулся; не видно травинки, на которой, взобравшись, качался кузнечик…

Так и память о прошлом – она избирательна, уходит, как правило, от деталей и хранит более всего нечто значимое, затронувшее душу.

Так – с самого детства и до старости – среди множества встреченных на пути жизненном людей каждому человеку попадаются отдельные личности, ярко заявившие о себе либо необычной судьбой, либо внешностью, либо поведением, а то и просто поступком или даже какой – нибудь одной характерной чертой, которые – как нечаянный дар самой жизни – оставляют в душе его некий след, пусть даже качество того отпечатка не всегда доброе, заставляющее и себе и другим задавать вопросы. Всё потому, что память хранит не только отзвук счастливых моментов жизни или, скажем, горечь беды, но порой и то, что вызывает у нас удивление и непонимание, почему случилось именно то, что случилось.

Память старого человека, оглядывающегося на пройденный путь, возвращает ему из прошлого живые, яркие эпизоды. О да, это словно чётки. Каждое их звено – это узелок памяти, воскресший из прошлого – кусок жизни, связанный со встречей с кем – то или с событием.

В самом деле: эти сохранившиеся в душе отпечатки становится жаль обрекать на безвестие, появляется желание вытащить их на свет божий. Вопрос лишь в том, что следует отразить это в слове достойным образом. И если вдруг придется пойти иногда на вынужденную короткую вставку из ранее опубликованного, то здесь это будет сделано сознательно, дабы не нарушить полноту картины.

ВЗРОСЛЕНИЕ ДУШИ

Чем характерна жизнь каждого ребёнка, когда он перестаёт быть младенцем и начинает самостоятельно передвигаться на своих двоих? В это замечательное время он подвержен сильному влиянию тех, кто его окружает. И в череде бегущих дней – заодно с самым первым, трепетным знакомством с окружающим миром – в нём сызмальства закладываются основы характера. Естественно, как именно это происходит, ему самому неведомо – и лишь по прошествии многих лет, во взрослом состоянии, память ему подскажет что – то важное, ибо среди всего ушедшего, пережитого всегда есть нечто такое, что остаётся незабытым всю жизнь.

Вспомнив яркий эпизод из раннего детства – такой, например, как стояние в углу, – задашь себе вопрос: что есть наказание для несмыслёныша? О видах и применении его в разные времена и у разных народов написаны многие тома. И в эту богатую копилку могло бы попасть изобретение главы большой крестьянской семьи в чернозёмном краю России в предвоенные годы. Замечательное изобретение я тогда испытал на себе и могу остановиться на этом подробнее.

Вопреки всем бурям начала ХХ – го века поколение моего деда Петра Агеевича, родившегося в царствование Александра ΙΙ – го, не расставалось с верой. И дед, и отец мой, будучи ещё мальчишкой, пели в хоре нашей сельской церкви. В семье соблюдались посты, каждый раз перед едой творилась молитва. В доме надо всем царила воля деда.

Какая – нибудь моя провинность завершалась таким манером: он отводил меня в спальню и ставил в угол напротив напольных старинных часов. Наказание было удивительное. Дед втолковывал мне, что я должен здесь постоять и подумать. И дождаться того момента, когда большая стрелка часов дойдёт до одного места (он показывал цифру), после чего мне разрешается покинуть угол. Он уходил, а я, не сводя глаз с циферблата, мучился нетерпением дождаться обретения свободы. Лишь годы спустя, когда я уже стал взрослым, я понял, что дедовское изобретение было просто гениальным. Внимание наказанного ловко уводилось от унизительного торчания в углу и переключалось на другое, но вместе с тем наказание было чувствительным (чтоб впредь не хотелось оказаться здесь снова): монотонное качание большого, сверкающего маятника за стеклом и ощущение тягучести времени – как будто нарочно замедленное движение минутной стрелки до желанной цифры… Но за всё это полагалась награда: я получал свободу никого не спрашивая – самостоятельно!

В семейных преданиях содержится немало и забавного, и весёлого, и поучительного, что с течением времени изустно передаётся последующим поколениям и зачастую вспоминается раз за разом в текущей повседневности. В этом отношении и наша семья не отличалась от многих других.

Мальчишкой мой отец обладал буйной и жёсткой, как сапожная щётка, шевелюрой. Старшие братья, бывало, веселясь, поднимали его с земли за волосы. Разумеется, проделывали они это не на глазах родителя. Сама же жертва этаких манипуляций, несмотря на малоприятные ощущения, тоже веселилась с братьями.

Надо сказать, что и сам он был весёлого нрава и неистощим на выдумки.

В конце тридцатых годов житель большого села, один из шестерых детей большой семьи, молодой человек – заводила, весельчак – начиная взрослую жизнь, стал студентом Воронежского сельскохозяйственного института. Как – то в очередной раз он должен был отправиться в город – с ним была девушка, младшая сестра.

Брат и сестра – Иван и Зина.

С небольшой станции Народная уже тронулся, уходит поезд местного значения. Состав коротенький, с маленькими вагонами – этакий народный поезд (такие поезда сохранились во многих провинциях ещё с дореволюционных времён). Вагончики переполнены донельзя. Уже на ходу студенту удалось кое – как втиснуть свою сестру на площадку, а сам, держась за поручни, вспрыгнул на ступеньку и прилагает усилия проникнуть в тамбур. Стоявшая с краю проводница кричит ему с возмущением: «Ну куда же ты прёшь, господи!» И получает ответ: «Да что ты, милая! Я разве на него похож?»

Хохочет народ в тамбуре. И проводница хохочет, тает, даёт ему дорогу. В забавной истории (о ней слышал я от тёти Зины – она любила об этом рассказывать) ярко проявился весёлый нрав выходца из крестьянской семьи, которого обожали и родные, и друзья – сельчане (один из них, Марчуков – музыкант – самородок, самоучкой освоивший игру не только на гармошке и гитаре, но и покоривший имевшееся в сельском клубе фортепьяно: он мог наиграть на нём фрагменты из «Лунной сонаты» Бетховена; другой, Троепольский, спустя годы, стал известным писателем). Но вспомнил здесь я тот короткий эпизод с одной целью: прояснить, какое сильное впечатление такой человек мог произвести на ребёнка.

Таким тогда был, ещё до женитьбы, мой отец, короткое общение с которым чуть позже, уже перед самой войной, неизгладимо отложилось в моей памяти.

Как – то в то последнее мирное лето, прихватив меня с собой, он возвращался домой из города. Со станции шёл пешком. И шесть километров до дому нёс меня, трёхлетнего, на плечах – и всё это время у нас с ним шёл разговор. Не вспомнить мне ни содержания, ни самого предмета той беседы, но – как я понимаю сейчас – велась она со мной на равных. И на всю жизнь мою так и осталось от неё удивительное ощущение: мне тогда было очень весело слушать, что он говорит, отвечать ему и глядеть на мир божий не понизу, а с высоты его роста.