В поисках смысла
Когда внуки выросли, старший женился и переехал – ему дали жилье в другом месте, от работы. Дед Сидор женил второго внука, и после этого жизнь его резко изменилась. Пошли дети в молодой семье, в небольшой хате стало тесновато. У молодайки Ульяши оказался характер настоящей фурии. Деда она невзлюбила, не давала ему житья. (Уже после смерти деда случилось с ней страшная беда: во время работы волосы ее намотало на барабан шерстобитки – несчастную едва не скальпировало. Но лицо осталось изуродованным. Пошла молва – так наказал ее Бог.) Как это порой бывало в русских семьях, она считала, что дед зажился на свете и пора ему на покой. Сидор был вынужден, с помощью любимого внука, сложить себе отдельную крохотную избенку с двумя маленькими оконцами. В ней была русская печь с лежанкой, а под полом он устроил погреб, где тайком хранил запасы для малых внучат Киселевых. Молодая хозяйка поставила дело так: почти всё, что в саду вырастало, должно было идти на продажу. Но деду удавалось ее перехитрить и всегда у него были загодя приготовлены гостинцы для малолеток. Прибегала к нему десятилетняя Паша со старшей сестрой Марусей, помогали: мыли посуду, мыли пол. Бывало, устраивали деду мытье головы, после чего старательно, с удовольствием расчесывали его седые кудри.
У Киселевых Ивана и Федосьи было четверо детей (по старшинству): Мария, Прасковья, Анна, Владимир.
У других дедов моих, родителей отца, Соколовых Петра и Ольги детей было шестеро (по старшинству): Виктор (погиб у западной границы в первые месяцы войны), Михаил (умер в Ленинграде при снятии блокады), Георгий, Иван (отец мой), Алексей, Зинаида.
У двоюродных дедов Соколовых Ивана и Натальи, после гражданской войны обосновавшихся в городе на Неве (жили они на улице Моховой) – пятеро: Николай (летчик, погиб в Монголии в 1938), Константин (архитектор, погиб в народном ополчении под Колпино в 1941), Пётр, Александр (художник, преподавал в Академии художеств), Вера.
Из этих скудных сведений можно почерпнуть главное: вопреки всем вызовам времени, как и положено, жизнь продолжалась, судьба каждого человека – гражданина встраивалась в общее дело.
А прошлое… оно всегда остаётся с нами. Вот уже в конце века двадцатого читал письмо матери и не мог избавиться от ощущения, что я как будто уже видел что – то из того, о чём она пишет – несмотря на то, что меня не было на свете, а ей самой, девчонке, было тогда лет десять (пять лет прошло с окончания гражданской войны).
«Дедушка Сидор труженик был великий и добрейшей души, очень был обаятельный и даже красивый, как из доброй сказки, мы, дети, его очень любили. Бегали к нему через улицу, проникали через лаз в изгороди и попадали на огород, где с краю была посеяна конопля. Вот бежим дальше по дорожке мимо яблонь справа. Это были яблони под названием скороспелка, крупные, красивые плоды, белоснежные с розовыми боками изумительного вкуса. Дальше был ряд вишень, за ними орешник, который всегда давал сильный урожай. С другой стороны ещё ряд яблонь разных сортов, среди них было две яблони, привитые дедушкой по – особому, название у них было «Царский щип». Эти яблоки конусообразные, зелёные, кисло – сладкие, вкусные пусть даже ещё незрелые, а когда созревали, становились желтоватыми и внутри как мёдом налитые, таких яблок я потом в своей жизни никогда не встречала. В середине сада был ряд всевозможных привитых сортов груш: сладкие бергамоты, желтобокие дули сладко – вяжущего вкуса, бессемяновка и мелкие осенние груши, которые на зиму мочили в деревянных бочках, как и антоновку в кадках. За грушами располагался ряд разных сортов слив: жёлтые, синие, чёрные, ранние и поздние. И всё это было выращено, создано золотыми руками дедушки. Фруктов не было червивых, потому что конопля по – соседству действовала губительно на садовых вредителей. А из семян конопли делали конопляное масло и с ним ели блины, вкуснятина необыкновенная. И никаких же наркоманов тогда не было, что в конопле наркотик, о том и знать не знали. А ещё из конопли делали такие мотки, это огромнейший труд. Как – то в определённое время её вытаскивали из земли, после в реке вымачивали, затем сушили и вручную отбивали до тех пор, пока не останется такая масса без оболочки. А потом уж из неё, как из льна, пряли нити, из нитей ткали на станах с помощью челнока, в который вставлялась нить. Сотканную ткань выстирывали в реке, потом отбеливали. Ещё когда мама была девушкой, она своими руками изготовила несколько полотенец и скатертей, всё это вышивала крестом и, связав кружева, подшивала ими края, получались такие красивые рушники. Многие годы сохраняла запас, а потом уж нам, детям, подарила по полотенцу. И вот жизнь всех нас так помотала, что не смогли сохранить. Если б ты, сын, посмотрел на них, то не поверил бы, что это ручная работа. Получалось белоснежное, тончайшее полотно. Я ещё удивлялась тогда, спрашивала: мама, ну сколько же это надо времени, чтобы всё подготовить и потом соткать из таких тонкоспряденных нитей? Она отвечала: долгие вечера в течение месяцев упорного труда…»
Вот ведь как бывает… Из строк простого письма нечаянно пахнёт на тебя дыханием самой истории – канувших в прошлое замечательных черт ушедшего быта.
Но если старый быт исчезает, замещаясь чем – то иным с развитием цивилизации, то в самом человеке остаётся нечто, переходящее из поколения в поколение.
В глубь веков уходит известная поговорка, произнесённая отцом о своём сыне: «Моя кровь!», то есть давным – давно из жизненного опыта было известно, что передаются в потомках характерные признаки наследственности: скажем, черты лица, цвет волос и глаз, телесные параметры… Но это касается не только внешности – есть вещи, которые приводят в изумление.
Однажды гостил у нас в Питере приехавший с моей малой родины подросток, внук Алексея Петровича (брата моего отца). И как – то во время разговора он, выросший в деревне, в точности повторил – я не поверил своим глазам! – так хорошо в нашей семье знакомый, привычный жест, свойственный из всех нас только одному человеку… нашему взрослому сыну – горожанину, которого гость наш никогда не видел и которого в тот раз с нами не было!
Этот случай меня поразил, казался за гранью реальности. Но природа настойчива, не устаёт нам так или иначе напоминать о себе. И совершенно неважно, сколько может пройти времени между событиями, ибо кровь наша остаётся с нами.
Вот посетила нас, родителей, дочь, с которой видеться нам приходится не так уж часто (живёт она отдельно от нас с матерью – у неё своя семья, трое детей, старшему уже 21 год). Сидим втроём за столом, беседуем… Рассказывая о детских проделках, она время от времени порывисто протягивает руку и кладёт свою ладонь на мою, лежащую на столе – отчего память моя просто обрушивается в далёкие годы. Не вспомнить теперь, делала ли подобное моя мама, но жест этот, в котором заключено многое: и приглашение к соучастию, к сочувствию; и приязнь, доверие к тому, кому он адресован, – был очень свойствен тёте Ане – уж это я крепко запомнил на всю жизнь.
А теперь вот, через десятки лет, несмотря на то что никто и никогда её этому не учил и ни у кого из нас она не могла этого видеть, – волшебным образом этот жест проявился у дочери!
Тут следует добавить одну подробность: никто из мужчин в нашей семье не пользовался этим жестом – применяли его исключительно женщины, что наводит на мысль о некоей миссии, которая принадлежит лишь прекрасной половине (но опять – таки нельзя сказать, что он свойствен всем подряд её представительницам).
«Восходит солнце и заходит солнце и спешит к месту своему, где оно восходит.» Эта библейская истина от царя Соломона пока ещё действует.
Не останавливаясь, течёт, течёт, как река, время…
Когда у пожилой супружеской пары растут внуки, – вместе с радостью наблюдать их взросление приходят и грустные чувства: вот уж наш Глеб Морозов – старший, родившийся в Канаде – вылетел из гнезда. Как примет его современный мир, какое займёт он в нём место? С юных лет, в период школьных каникул, он непременно где – нибудь работал. И теперь, стремясь к независимости, работает, зарабатывая на жизнь и планируя продолжать учёбу (пока ещё им выбор не сделан).
Глеб Морозов
Младшие, Габриель (Гаврюша) и Александр, пока ещё школьники. Мы, дед и бабка, радуемся им, радуемся дочери, которой повезло попасть в патриархальную французскую семью (в ней по обеим линиям мужниного родства в старших поколениях было по пять – шесть детей, а уж в таких семьях дети вырастают нормальные). Старинные обычаи их предков мало отличаются от наших в тех же поколениях.