По всему лагерю распространились слухи, что Митчелл и его мародеры сговорились украсть кавескарские каноэ и сбежать с острова. Чтобы сорвать заговор, Чип отправил Байрона и других верных людей охранять каноэ. Но кавескары увидели нарастание скрытой напряженности среди потерпевших кораблекрушение – этих заросших щетиной людей, не имевших понятия, как охотиться или ловить рыбу, носивших тесную одежду, не дававшую жару огня согревать их кожу, и находившихся на грани отчаяния.
Однажды утром Чип проснулся и обнаружил, что все кавескары исчезли. Они сняли со своих убежищ кору и ускользнули на своих каноэ, унеся с собой секреты своей цивилизации. «Окажи мы им должное гостеприимство, они бы нам очень помогли»[464], – сокрушался Байрон. И добавлял: поскольку внезапный уход спровоцировало поведение потерпевших кораблекрушение, они не ожидали еще когда-нибудь увидеть кавескаров.
Глава двенадцатая
Повелитель горы Несчастья
Байрон нашел в лесу собаку. Возможно, ее оставили уходившие в спешке кавескары. Пес плелся за Байроном до самого лагеря, а ночью лег ему в ноги. Днем собака сопровождала Байрона, куда бы он ни шел. «Это существо настолько полюбило меня и стало таким верным, что не позволяло никому приближаться… не покусав»[465], – писал он.
Байрон почувствовал облегчение оттого, что у него появился настоящий компаньон. После отплытия кавескаров деревенька «Вейджера» вновь погрузилась в хаос. Продовольствие таяло, и перед капитаном Чипом встала невыносимая дилемма: оставь он дневной рацион неизменным, гнева людей ему удастся избежать, однако приблизится и голодная смерть. В итоге капитан решил урезать и без того скудный рацион. Балкли отметил в дневнике, что «норму выдачи муки снизили до фунта на троих в сутки»[466]. Несколько дней спустя норму вновь уменьшили.
В надежде добыть пропитание Балкли с отрядом отправился в лагуну, где кавескары ловили рыбу. Увы, пусто. «Сейчас наша жизнь очень тяжела, – писал Балкли. – Моллюсков очень мало, и их трудно добыть»[467].
В преддверии зимы световой день сократился, а температура постоянно опускалась ниже нуля. Дождь все чаще переходил в град или мокрый снег. Град, писал Балкли, «так бил в лицо, что выдержать его едва в человеческих силах»[468]. Несмотря на стоицизм артиллериста, он пожаловался, что уж точно никто «не сталкивался с такой погодой, как у нас»[469], отметив, что условия «настолько суровы, что человек не сразу может решить, оставаться ли ему в палатке и голодать или отправляться на поиски пропитания»[470].
Однажды Байрон в своем укрытии пытался согреться, прижавшись к собаке. Вдруг животное зарычало. Байрон поднял голову и увидел в дверях группу моряков. Сверкая безумными глазами, они потребовали отдать собаку.
– Зачем? – спросил Байрон.
– Чтобы съесть.
Байрон тщетно умолял оставить животное в покое.
Собака рычала, лаяла, верещала, но вскоре затихла… Моряки ее прикончили, застрелили или удавили голыми руками – Байрон не записал, словно не мог сосредоточиться на убийстве. Вокруг костра в ожидании пиршества сгрудились заросшие щетиной мужчины. Убитый горем Байрон остался один. Но в конце концов и он подтянулся к костру… Жадно, урча от удовольствия, моряки пожирали то, что раньше было собакой. В сложившихся обстоятельствах, писал артиллерист Балкли, «английская баранина вряд ли показалась нам вкуснее»[471].
Байрон протянул руку и взял свою порцию. Позже он нашел несколько лоскутов кожи и останки лап и съел их. «Неотступные муки голода довели наших людей до отчаяния»[472], – признавался он.
В будущем поэт лорд Байрон, опираясь на повествование своего деда, писал в «Дон Жуане»:
Меньше чем за месяц команда, шестеренки «деревянного мира», рассыпалась и превратилась в кучки обезумевших от голода дикарей, враждующих друг с другом. Первым откололся Митчелл. Его банда из девяти разбойников основала свою базу и теперь рыскала в поисках пропитания. Возможно, для команды «Вейджера» было даже лучше, что ренегаты покинули лагерь. Однако теперь они были вооружены и «бродили, где им вздумается»[475], как выразился Кэмпбелл. Остальные моряки опасались, что, блуждая по лесам, такие люди могут совершить набег на главное поселение, утащив транспортные лодки или провизию.
Один из моряков исчез – в поисках пропитания он отправился на гору Несчастья и не вернулся. Вскоре поисковая группа обнаружила тело пропавшего в кустах. Байрон писал, что бедняге «нанесли множественные ножевые ранения и ужасно изуродовали»[476], а его жалкие съестные припасы, очевидно, украли. Байрон подозревал, что Митчелл совершил «не меньше двух убийств после потери нашего корабля»[477]. Изуродованное тело стало настоящим потрясением: получается, кто-то из команды готов пойти на все, лишь бы выжить. Вопреки старой морской традиции – похоронить умершего со всеми почестями (Байрон писал о распространенном поверье: «…духи умерших не найдут покоя до тех пор, пока их тела не предадут земле. Иначе они не перестанут преследовать и тревожить тех, кто пренебрег этим долгом по отношению к усопшим»[478]) – изуродованного бедолагу так и не погребли.
Разногласия нарастали и среди моряков в поселении. Многие из них, включая боцмана Джона Кинга, открыто выражали презрение к капитану Чипу. Они заявляли, что капитан упрям, тщеславен, затащил их в эту дыру и теперь собирается сгноить. С какой стати он отдает приказы и решает, сколько им положено еды? Какой он, к черту, капитан, если нет ни корабля, ни Адмиралтейства, ни правительства? Сохранивший верность Чипу гардемарин Кэмпбелл сетовал на то, что многие люди «постоянно возмущались капитаном и угрожали поддерживавшим его старшинам»[479].
Чип надеялся, что сможет положиться на капитана морской пехоты Роберта Пембертона. Его солдаты, думал капитан, помогут подавить любые беспорядки. Однако Пембертон сколотил собственный лагерь – хотя его люди и жили вместе с остальными моряками, власти над солдатами Чип не имел. Формально морские пехотинцы служили в армии, поэтому теперь, когда они вернулись на сушу, Пембертон заявил о своей единоличной власти над ними. Над хижиной Пембертона развевался рваный флаг – еще один символ неподчинения. Кэмпбелл зафиксировал, что команда «Вейджера» погружалась в «состояние анархии» и междоусобиц[480]. И «совершенно неясно, какие могли быть последствия» все накаляющейся обстановки[481].
Байрон, уклоняясь от того, что он назвал кликами, перебрался на окраину деревни. «Не сочувствуя ни одной из сторон, я построил маленькую хижину, где мне одному вполне хватало места»[482], – написал он.