Семнадцатого мая, через три дня после крушения, артиллерист Джон Балкли отведал мяса. В дневнике он отметил, что скоро будет Пятидесятница – седьмое воскресенье после Пасхи, когда христиане отмечают момент явления Святого Духа во время праздника урожая. Как говорит Писание, в тот день «всякий, кто призовет имя Господне, спасется».
Как и у большинства потерпевших кораблекрушение, у Балкли не было крова – он бодрствовал и спал под открытым небом. «Лил такой сильный дождь, что мы едва остались живы»[379], – записал он. Тем временем Байрон забеспокоился, что долго без крыши над головой «нам не протянуть»[380]. Температура держалась около нуля, однако из-за влажности и ветра люди буквально коченели. Этот холод убивал.
У Балкли родилась идея. Он подрядил Камминса и нескольких самых отважных моряков и с их помощью вытащил на берег катер, перевернул и поставил на опору килем вверх. Удалось «соорудить некое подобие дома»[381]. Люди сгрудились в убежище. Заметив бесцельно бродящего Байрона, Балкли подозвал его. Вскоре развели костер – люди грелись у этой искры цивилизации. Байрон записал в дневнике, что снял мокрую одежду, выжал и, вытряхнув из нее вшей, надел снова.
Люди обдумывали свое положение. Хотя Чип наказал ренегатов, они оставались источником смуты, в особенности Митчелл. Повсюду в команде Балкли слышал нарастающий «ропот и недовольство» капитаном[382]. Моряки обвиняли его во всех несчастьях и спрашивали себя, что он предпринимает для спасения.
Балкли писал, что без командовавшего ими коммодора Ансона «появилась новая грань»[383]: «всеобщая неразбериха и замешательство» воцарились «среди переставших беспрекословно подчиняться людей». В британском военно-морском флоте добровольцам и насильственно завербованным морякам после гибели их корабля жалованья не полагалось, и, как утверждали двое потерпевших кораблекрушение, большинство из них вместе «Вейджером», скорее всего, лишилось заработка и страдает задаром. А разве тогда они не вправе быть «сами себе хозяевами и больше не подчиняться командирам»[384]?
Кое-какие жалобы на Чипа зафиксировал в дневнике Балкли. Посовещайся капитан с офицерами, «возможно, удалось бы избежать нынешнего бедственного положения»[385], писал он. Тем не менее Балкли старался открыто не поддерживать агитаторов, подчеркивая, что он «всегда действовал, подчиняясь приказам»[386]. Многие недовольные продолжали к нему тянуться. Он доказал свои способности во время плавания (не он ли умолял капитана развернуться?), а теперь он казался самым сердечным среди них. Он даже соорудил для них пристанище. В дневнике Балкли процитировал поэта Джона Драйдена:
Балкли понимал, что надо искать пропитание, иначе гибель неминуема. Вдобавок он попытался точно определить местонахождение группы, нанеся на карту звезды и произведя счисление пути. Он прикинул, что они застряли у чилийского побережья Патагонии, примерно на 47 градусе южной широты и 81 градусе 40 минутах западной долготы. Увы, эта информация не особо помогла. Что это за остров? Всегда ли он столь враждебен человеку? Некоторые моряки, поскольку за горами не было видно ничего, полагали, что они и вовсе на материке. Увы, то были домыслы. Однако подобные настроения хорошо давали понять, что знания нужны не меньше, чем пища. И если Балкли хочет отыскать обратную дорогу к жене и пятерым детям, ему надо обрести и то и другое.
Буря на мгновение утихла, и Балкли увидел непривычное солнце. Зарядив мушкет, он отправился с отрядом на разведку. Байрон пошел с другой вооруженной группой, настаивая на том, что у них нет иного выбора. Люди брели, увязая в липкой грязи, по лугам и склонам холмов. Они карабкались по вывороченным ветром с корнем гниющим стволам, а деревья, как живые, так и мертвые, были прижаты друг к другу настолько плотно, что продираться приходилось точно сквозь живую изгородь. Ноги и руки опутывали корни и лианы, шипы обдирали кожу.
Байрон, хоть и устал, продолжал восхищаться необычной растительностью. «Древесина здесь, – писал он, – в основном ароматическая: железное дерево, древесина насыщенного темно-красного оттенка, и другая – ярчайше-желтая»[388]. Видел он и разных птиц – вальдшнепов и колибри, острохвостых райадито и, как он выразился, «крупную разновидность красногрудой малиновки»[389], то есть длиннохвостого лугового жаворонка. Если не считать морских птиц и грифов, посетовал он, эти пернатые, видимо, были «единственными обитателями острова»[390]. (Спустя столетие британский капитан отмечал то же самое: «Будто довершая картину уныния и полного запустения, даже птицы, казалось, избегали его окрестностей»[391].)
Отойдя от своих спутников, Байрон заметил сидящего на вершине холма стервятника с лысой головой. Стараясь не издать ни звука – чтобы не зашелестели листья или не хрустнули ветки под ногами, – Байрон подкрался к нему. Он уже целился, как вдруг услышал вблизи громкое рычание. Байрон бросился бежать. «В лесу было так темно, что я ничего не видел, – отметил он, – но когда я бежал назад, этот рык преследовал меня по пятам»[392]. Сжимая мушкет, юноша продирался сквозь колючие ветки. Наконец он добрался до лагеря и узнал, что другие, по их словам, не только слышали рычание, но и видели «очень большого зверя»[393]. Возможно, это был просто плод воображения – разум, как и тело, ослаб от голода. А может, в зарослях и правда скрывался зверь.
Некоторое время спустя потерпевшие кораблекрушение отказались от попыток пересечь остров – он был слишком непроходим. Единственной пищей, которую им удалось добыть, была пара подстреленных вальдшнепов и немного дикого сельдерея. «Что касается еды, то на этом острове ее нет»[394], – заключил Балкли. Байрон считал, что эту местность «едва ли можно сравнить с какой-либо частью земного шара, поскольку она не дает ни плодов, ни зерна, ни даже корней для пропитания человека»[395].
Байрон с несколькими спутниками взобрался на небольшую гору над лагерем, надеясь лучше понять, где они оказались. Склон был таким крутым, что людям пришлось прорубать ступени. Когда Байрон, вдыхая разреженный воздух, добрался до вершины, вид открылся захватывающий. Не осталось никаких сомнений, что они находятся на острове. Он простирался примерно на три километра с юго-запада на северо-восток и почти на шесть – с юго-востока на северо-запад, где был разбит лагерь.
Куда бы ни бросил взгляд Байрон, местность была дикой, суровой и… пугающе красивой. На юге виднелся еще один казавшийся пустынным остров, а далеко на востоке – гряда покрытых льдом вершин, материковые Анды. Глядя на остров, где сел на мель «Вейджер», он заметил, что его со всех сторон омывает бушующее море – «место действия», как он выразился, «мрачных бурунов, которые у самых смелых отобьют охоту предпринимать попытки на маленьких лодках»[396]. Казалось, спасения нет.
Глава десятая
Новое убежище
Капитан Дэвид Чип вышел из своего соломенного убежища с пистолетом в руках. Ему казалось, что люди все чаще смотрят на него так, будто что-то замышляют. Он мог утерять доверие – в конце концов, это
Чип чувствовал, что сейчас как никогда важно сплотить команду вокруг себя. Много позже, в 1945 году, ученые исследовали важность единства в экстремальных ситуациях. В ходе одного из самых всесторонних современных исследований человеческих лишений, известного как Миннесотский эксперимент по голоданию[397], удалось оценить влияние голода на группу людей. На протяжении полугода тридцать шесть мужчин – холостые, здоровые, доказавшие свою уживчивость пацифисты – сократили потребление калорий наполовину. Мужчины лишились сил и выносливости – потеряв примерно четверть веса тела каждый – и сделались раздражительными, угрюмыми и неспособными сосредоточиться. Многие добровольцы надеялись, что в результате самоотречения они, подобно буддийским монахам, достигнут просветления, однако голод обнажил другую их сущность. Люди стали более жестокими, начали воровать и драться за еду. «Скольким людям я причинил боль своим безразличием, ворчливостью, извращенной одержимостью едой?»[398] – писал один испытуемый. Другой кричал: «Я хочу покончить с собой». Позднее он обратился к одному из ученых и сказал: «Я хочу убить
Потерпевшие кораблекрушение были истощены еще во время плавания и калорий получали гораздо меньше, чем участники эксперимента, а страданий на их долю выпало куда больше – даже погода, казалось, хотела их убить[401].
Чип еле ковылял, однако изо всех сил старался удержать власть. Чересчур гордый, капитан ненавидел советоваться с другими офицерами, а времени терять было нельзя. Он принялся разрабатывать план по созданию в этой глуши заставы – пусть они здесь застряли, но они посеют семена цивилизации, семена Британской империи здесь. Дабы избежать распущенности духа, порождающей гоббсовскую «войну всех против всех»[402], необходимо установить жесткие правила и добиться беспрекословного подчинения командиру.
Чип собрал изможденных моряков и повторно зачитал «военный кодекс», напомнив, что его статьи сохраняют действие и на суше, в особенности те, что «под страхом смерти» запрещали любые «мятежные сборища… тайные происки, замыслы»[403]. Необходимо сплотиться, каждый должен выполнять поставленные перед ним задачи, каждый остается частью «деревянного мира».