Ушедшие в никуда

– Да, – вторил ему Любояр.

Ратники на княжьей ладье в предвкушении предстоящих событий приглушенно переговаривались меж собой. Слышались шутки и одобрительный негромкий смех. Молодецкая удаль ожидала скорой возможности разогреть застоявшуюся в жилах кровушку.

От восхода до заката вел кормчий княжескую дружину по окским водам. Восходами и закатами мерили ратники монотонные дни. Словно застоявшиеся в стойлах скакуны, ожидали они каждого ночного привала, чтобы вновь ощутить земную твердь, поразмять косточки. Единые духом со своим князем подолгу засиживались в беседах у ночных костров, на ужин жарили на углях дичину, спали, положив под изголовья седла, а во снах сражались, пуская стрелы, обнажая мечи, а то и просто сходясь с недругом в рукопашную.

Далеко продвинулась русская дружина. Вот уж видны и земли вятичей.

Никогда еще не был Святослав так сдержан в желаниях разгуляться по чужим угодьям. Никогда прежде не держал он в такой строгости воинов своих.

Вот они земли козарских данников! Ой, как ждут ратники княжьего дозволения поразгульничать на вятских землях, силушку померить, преклонить колени вятичей. Но слово Святославово, что кремень, – не терпит пререканий. Ратует Любояр за дружинников, дабы дозволил князь потешиться на чужих племенных землях. Позабавятся, глядишь, и не так злобливы будут.

Святослав жжет полководца гневным диким взглядом. Неужто не домысливает Любояр – не могут росичи тратить силы на забавы да пустые победы! Не могут! Месть Святослава – козары! Не для того он столько сил положил, чтоб собрать такую дружину, чтоб снарядить этот поход, чтоб на свою сторону торков склонить! Не для того столько дней готовился! А посему росы лишь пройдут землями вятичей. Не след сейчас отвлекаться на тешбу. А как козар подчинят себе, на обратном пути и к вятичам заглянут…

Приуныли дружинники Святославовы, но ослушаться князя никак не можно. А посему через земли вятичей тихо идут, с безразличием глядя на прибрежные поселения. Тревогой встречают их вятские берега, тая за спинами луки. Натянутой тетивой напряжена тишина, но чувствуют русичи силу свою перед вятским племенем, а потому спокойны, лишь досада берет неуемные их души.

Миновали земли вятичей. И снова лишь размеренными всплесками воды от взмахов неустанных весел да редкими возгласами дружинников дробится звенящая тишина реки.

Мирно движутся росы, но слух об их близости быстрокрылой птицей впереди летит. Тревожно тем племенам, через чьи земли путь Святославов лежит. И камские булгары и буртасы не рады вести такой. В страхе покидают насиженные гнезда свои и разбегаются кто куда, в спешке уводя за собой скот. Пустеют поселения. Лишь брошенные собаки да немощные старики охраняют осиротевшие жилища.

Видят росы смятение и испуг данников хазарских. И это придает им еще больше сил и желания поразгульничать на чужих землях. Да и кто от легкой наживы откажется? Видит Святослав: не будет ему урона от того, коли потешатся его дружиннички на чужих угодьях. Княжье дозволенье, что пряник лакомый. Вкус сахарный на уста являет. Истомились ратники в замкнутом пространстве посудин. Удаль молодецкая на волю так и рвется.

Едва уткнутся ладьи носами в берег песчаный, вмиг рассыпаются горохом по земле дружинники росские. Брошенное добро, что чары приворотные, манит к себе вседозволенностью. Вот коза, в спешке забытая, мать ее за ногу! Да не мать, а ее саму, да за собой на ладью. Вот девка за старухой немощной смотрит. Не сбегла со всеми – сама виновна, а коль так, и снасильничать не бранно. А что землю отяжелять пустыми избами? Полымем их разгульным, да в прах.

Так и тешатся ратнички по пути то на землях булгарских, то в селениях буртасских. А те пережидают лихо по щелям да по норам, чтобы вновь вернуться на свои земли, как только прокатится прочь стихия неукрывная.

Но понимает Святослав: в узде надобно держать неуемную удаль. Потешились и довольно. Впереди козарские владения, а булгары и буртасы, как и вятичи, все одно покорятся Руси, коли покорятся ей козары! А чтоб дело верней пошло, надобно Перуну поклониться, задобрить подношениями суровость его, дабы явил милость свою князю росскому и дружине его бравой, и помощь бы явил в предстоящей битве росов с козарами. В этом деле не след мешкать. Прогневаются боги – не видать удачи. А посему следующий причал порешил князь сделать лишь там, где на высоком крутом берегу рос огромный священный дуб. Многие язычники, что плавали мимо, оставляли у корней его щедрые подношения богам, чтобы те не забыли их в трудных путях людских, в перипетиях жизненных, в чаяниях каждодневных.

VII

С раннего утра выли собаки. Их заунывное протяжное завывание, проникая сквозь толстый войлок юрты, пробирало душу до самого нутра. Юнус лежал на мягких овечьих шкурах. Его старческое тело нуждалось в покое. Он, обеспечив себе безбедную старость, давно отошел от торговых дел. Теперь его уделом было каждодневное прислушивание к своей бренной плоти и бесконечное брюзжание. Он много повидал за долгую жизнь, проводя дни в вечных странствиях. Прежде Юнуса влекли дальние страны и стремление к богатству. Сейчас все его желания сводились лишь к примитивным человеческим нуждам. Семьи он так и не нажил, а провел жизнь с дарованной ему когда-то в становище гузов рабыней Фирангиз. Кем стала она для Юнуса в этой жизни, он так и не понял.

Она тоже состарилась за эти годы, но все так же хлопотала по хозяйству и исполняла прихоти своего господина. За жизнь они стали близки друг другу, но Фирангиз так и не смогла забыть тех дней, когда погибла ее семья, когда русы подарили ее гузам, а те – Юнусу. Так и прожили они под войлоком одной юрты: рабыня и господин – женщина и мужчина.

Фирангиз сидела около войлочной стены, поджав под себя ноги, и пряла овечью шерсть. Старик лежал на мягких шкурах, время от времени поворачиваясь с боку на бок. С утра у него ломило кости. Фирангиз давно забыла, как звучало из человеческих уст ее имя. Юнус уже долгий срок звал ее безлико – «старуха», да и то лишь тогда, когда в том возникала потреба. Остальное время он по-стариковски кряхтел и что-то бормотал себе под нос, выискивая постоянные придирки к прислуге. Она же без устали, с восхода до заката незаметно копошилась по хозяйству. Юрта некогда молодого торговца, что привез ее в Итиль много лет назад, стала ей пусть не родным, но домом. Ее женская рука знала здесь каждую мелочь, скрытую от постороннего глаза.

Фирангиз мало обращала внимание на ворчание старика. Молча делала свое дело. Сама уж не молода. А тут еще к тупой боли за грудиной, на которую она порой не обращала внимания, присоединилось непонятное чувство тревоги. Оно взялось ниоткуда, но становилось все ощутимее. Выли собаки. Под этот вой тревога разрасталась, запуская в душу Фирангиз коварные щупальца.

– Хозяин! – послышалось за войлоком юрты. – Есть кто дома?

– Кто там? – Юнус кряхтя поднялся со своего ложа.