«…обыкновенная человеческого обличья девочка. Она лежала рядом со мной на подушке, в то время как ее отец, словно безумный, ползал по комнате на четвереньках, ловил разбегавшихся червяков и засовывал их в тот самый кувшин, в котором он принес для меня это странное зелье.
Я больше не могу здесь оставаться. Хоть моя дочь и родилась нормальным ребенком, забыть о том, каковы были ее бесчисленные братья, я не в состоянии. О том, что это именно братья, сообщил мне мой супруг. Даже эту деталь, эту чудовищную тонкость он не счел необходимым скрыть от меня! Какая-то часть моего сознания признает, что он дал мне этот отвратительный напиток исключительно для того, чтобы как можно скорее избавить меня от невыносимой ноши, – сразу, едва лишь подошло подходящее время и дочь получила достаточно развития для того, чтобы явиться на свет. Но Господи Боже мой! Нет, никогда!.. Я больше не в силах…»
Я выронил листки и застыл на бесконечно долгое время. Тело мое окаменело, пальцы не в состоянии были шевельнуться. История нашего семейства открылась мне в полном своем ужасе. Итак, супруга моего деда сбежала от него. Ее судьба осталась неизвестной: никто не ведает о том, куда лежал ее путь. Надо полагать, она взяла с собой некоторое количество денег, иначе ей было бы не выжить. Но следует признать и тот факт, что дед не предпринимал никаких действий для того, чтобы отыскать ее. Во всяком случае, об этом не осталось ни одного свидетельства. Насколько я понимаю, он лишь сообщил своим знакомым в Саут-Этчесоне, что супруга его скончалась во время родов в том самом Кингстауне, куда дед «отвез» ее к «своему другу-врачу, пользующемуся авторитетом». Что ж, надо полагать, несуществующий этот «друг-врач» получил немало проклятий от сострадательных жителей Саут-Этчесона.
Когда я вновь обрел самообладание, вокруг меня все оказалось залито каким-то странным, неведомо откуда взявшимся светом. Золотые лучи проникали из окна, и накопившаяся на стекле густая пыль, слишком хорошо заметная в эти минуты, превращала их в нежное, мягкое сияние. Несколько минут я только и мог, что безмолвно глядеть в сторону окна, а затем, словно по резкому движению чьей-то неведомой руки, управлявшей происходящим, свет померк. Комната лежала перед моим взглядом полутемная, едва просыпающаяся в эти минуты раннего утра.
Усилием воли я заставил себя подняться и направился в кухню, чтобы приготовить первую чашку крепкого чая. Я использовал ту старую огромную металлическую кружку, из которой некогда пил мой дед. Странным образом теперь и мои пальцы спокойно переносили прикосновение к ее раскаленной ручке – возможно, я унаследовал не только имущество моего предка!
Внезапное осознание того обстоятельства, что душа деда каким-то образом переселилась в меня и передала мне не только тяжкие воспоминания о его долгой и уже завершившейся, по крайней мере на этой Земле, жизни, но и некие неведомые ранее умения, охватило меня необъяснимым потоком счастья. Я вернулся к столу, отодвинул бумаги, разложенные там в полном беспорядке, взял первую попавшуюся под руки тетрадь (это были какие-то счета, выписанные по месяцам, но так давно, что я счел их утратившими какое-либо значение для современной жизни), пролистал до середины и, обнаружив чистые страницы, принялся писать.
В руках у меня был темно-синий карандаш, который приходилось затачивать то и дело; к концу моей записи он почти совершенно был израсходован и превратился в кусочек не длиннее мизинца.
Сюжетом повествования был не то сон, который возвращался ко мне на протяжении нескольких лет – причем представлял собой нечто вроде фильма с продолжениями, – не то некое путешествие в неизведанный, отдаленный от обычной жизни мир, куда устремлялась моя не вполне человечья душа. Я помнил этот сон в мельчайших подробностях, которых определенно было гораздо больше, чем я имел возможность описать.
Преследователь из Марумукутру
– Конца и края нет этому путешествию, – проворчал Ксавьер Клэптон, закуривая оставшуюся у него предпоследнюю сигару.
Его спутник, Джозеф Деррис, которого чаще называли просто Дерри, пожал плечами.
– Мы вызвались добровольно, – напомнил он. – Если найдем подходящее место, где можно будет без особых трудностей добывать золото…
– …и драгоценные камни, – подхватил Клэптон, однако тон его звучал довольно иронически.
Дерри не поддержал эту интонацию.
– Да, и драгоценные камни, – кивнул он. – Эти края мало исследованы белыми людьми, и результаты нашего похода могут оказаться невероятно выгодными.
– Или невероятно опасными.
– Одно другому, как известно, не мешает, милый мой Ксавьер, а в ряде случаев даже помогает, – заметил Дерри.
Ксавьер Клэптон еще раз вдохнул дым и аккуратно погасил свою сигару, оставив половину ее для следующего дня.
Они ходили по этим краям уже больше месяца, но до сих пор результаты их исследований оказывались весьма незначительными. Пятеро проводников, нанятых в небольшом городке у подножия Царатананы, до сих пор безропотно тащили палатки и некоторые продовольственные припасы. Они непрерывно разговаривали между собой на своем странном языке и иногда подходили к белым путешественникам и бесцеремонно дергали их за рукава. Формально эту малую экспедицию возглавлял Ксавьер Клэптон – именно он владел денежными средствами, которых было явно недостаточно для беспечной и благополучной жизни, но хватало для того, чтобы оплатить поездку до Мадагаскара и попытать счастья среди здешних гор. Аборигены очень быстро поняли, что именно Клэптон принимает принципиальные решения, и потому чаще всего обращались к нему. Когда Клэптон поворачивался в их сторону, они обступали его и принимались что-то громко твердить, показывая длинными, мягко изгибающимися руками в какую-либо сторону. Клэптон кивал, и экспедиция принимала указанное местными направление.