— Таир, балам, надо сохранить семью. У вас дочка. Сабина хорошая девушка. Мы к ней прикипели. Она нам как дочь, — сквозь слезы умоляет апа. А мне хочется крикнуть: “Не надо! Зачем вы унижаетесь и унижаете меня?”
— Я уже не могу жить просто ради дочери, — шумно выдыхает Таир. — Я люблю Нафису, но не могу мучить ее мать. Она этого не заслуживает.
Медленно погружаюсь в бессильное отчаяние, понимая, что он даже имя мое боится произнести вслух. Для него я просто мать его дочери.
— Как так можно?! — содрогаюсь от громкого удара кулака о стол. Свекор негодует и чертыхается. — Мучить не может! А что ж ты сразу не пришел и не сказал, что разлюбил ее? Где была твоя честность, когда ты сделал ребенка другой?
— А она? Та, другая? — вопрошает свекровь. — Она же знала, что ты женат? Вы же работали вместе. Она не могла не знать
Таир недолго молчит, а когда открывает рот, то из него льется яд, который проникает так глубоко под кожу и отравляет организм.
— Надо было быть честным с ней еще четыре года назад.
— Что ты имеешь ввиду? — настороженно спрашивает свекровь.
— Я никогда не любил Сабину, — внезапно признается он. — Она мне нравилась, но я не любил ее. Это была моя ошибка. Я думал женюсь, потому что должен, потому что так надо. Вы же этого хотели.
— Ты… — задыхается его отец. — Ты…нас с матерью теперь обвиняешь? Мы этого хотели? Тебя кто-то гнал? Тебя женили насильно?
— Нет, — твердо и громко отвечает он. — Но каждый раз эти разговоры дома. Вечные “смотрины”, которые устраивала мне мама. Я сделал тогда то, к чему вы меня подталкивали. Поторопился. Потому что потом я встретил ее и понял, что значит любить по-настоящему.
— Идиот! — орет свекор. — Как я в тебе ошибся! Я гордился тобой. А оказывается, здесь нечем гордится.
Все, о чем они говорят дальше я не слышу. Задыхаюсь от слез, прижимаю обе ладони ко рту, заглушаю плач, чтобы никто меня не услышал. Безуспешно пытаюсь подавить истеричные рыдания, так долго копившиеся во мне, пока я лежала в больнице. Звон в ушах такой настырный и громкий, что я глохну и от него и от жестоких слов моего мужа: “Я никогда ее не любил”. Не любил…не любил…не любил.
Бесшумно спускаюсь по лестнице, ступаю на садовую дорожку и еле волоча ноги, бреду к выходу. Выйдя за калитку, ускоряю шаг, но уже не разбираю дороги, потому что плотная влажная пелена застилает глаза. Шатаюсь, плачу, бормочу себе под нос все, что услышала.
— Он не любил. Никогда не любил меня, — бубню, как городская сумасшедшая.
Не замечаю даже, как задеваю плечом прохожую. Не оборачиваюсь, когда мне в спину летит вопрос:
— Сабина, что это с тобой?
Нет, это не я. Это ее тень, призрак, жалкая материя. Бегу непонятно куда, сворачивая на улицы, которых не узнаю. Мы живем в частном секторе, где полно уйгурский семей, и все друг друга знают. Таких районов, где обитают “наши” в Алматы несколько, а есть еще “городские”, как мы с сестрой. Не удивлюсь, если я чуть не сбила с ног какую-нибудь соседку, которая потом передаст всем, что Сабина не в себе.
А жестокое небо, забитое серыми тучами, темнеет и падает на плечи. Поднимается сильный ветер, что гонит дорожную пыль и играет в растрепанных волосах. Первые капли дождя черными кляксами остаются на земле. С каждой секундой их становится все больше и больше, а потом на город обрушивается беспощадный ливень.
Мне негде укрыться и некуда идти. Безвольно ссутулившись, поворачиваю на безлюдную улицу. Промокшая до нитки, дрожу и плачу так же горько, как этот проклятый дождь. Думаю лишь о том, что четыре года жила во лжи, питалась ею, насыщалась, принимала за правду чувства, которых не было. И получается, я сама себе их придумала. Придумала, что Таир тоже меня любит, не замечала ни его частого отрешенного молчания, ни односложных ответов на мои вопросы. Со мной он был холодным и я принимала на веру, что муж с детства такой. На самом же деле никто, кроме его любовницы не знал его настоящим, потому что ее, как он сам признался, он любит. Его истинная душа прорвалась сквозь налет холодного самообладания только рядом с ней.