На несколько минут воцарилось молчание. Надежда мыла посуду, Сан Саныч скрежетал ножом по точильному бруску, а Вика уселась дорисовывать.
Наконец Надежда не выдержала:
– Пап, почему ты его любишь, а меня нет? Я всю жизнь только и слышу – Алик то, Алик се… А я – что? – Она заплакала. – Я правда хуже? Я что, мало делаю? Понять не могу.
– Ты тоже молодец, – обыденно отчеканил Сан Саныч.
– Не нужны мне твои подачки, я вообще не об этом! – Надежда повернулась к столу, взяла рисунок семьи и протянула отцу. – Ты же даже не заметил, что меня нет на этом листе. А знаешь почему? Потому что меня в твоей жизни нет. А я стараюсь, понимаешь? И очень сильно стараюсь.
Сан Саныч положил нож и прорычал:
– Че ты от меня-то хочешь? Дочь твоя нарисовала. Твое воспитание!
– Я люблю тебя. Вот и все.
– Ну, спасибо. – Отец на всякий случай взял следующий нож и принялся точить и его.
– Пожалуйста. А ты не хочешь мне этого сказать?
– Да что сказать-то?
– То, что любишь меня.
Сан Саныч грузно выдохнул:
– Че ты пристала ко мне со своими нюнями?
– Папа, это правда так трудно, сказать мне, что ты меня любишь? Я же не просто так. Я дочка твоя!
– Хватит! – Сан Саныч кинул нож в ящик, встал и уселся за стол. – Развела тут. Ромашковый сбор. Любит, не любит.
Надежда в слезах выбежала из кухни. Дверь спальни тяжело хлопнула.
– Рисуй давай! – рявкнул Сан Саныч Вике.
Вика вздохнула.
– Да рисую я. Рисую. – Только ей этого уже совсем не хотелось.