Полёт мотылька

— Я его не хочу! — он хватает меня за горло и прислоняет к стене — Я люблю тебя! Люблю, блять! — сквозь зубы цедит он.

Я отворачиваю лицо в сторону. Невыносимо слышать признание в любви от нелюбимого, тем более в данной ситуации. Наверное, это и есть одно из моих наказаний за ошибки. Он успокаивается и отпускает меня. Бросает опустошённый взгляд и выходит из комнаты. Я слышу, как он запирает дверь снаружи, и это приводит меня в дикий ужас. Я подлетаю к двери и начинаю судорожно дёргать за ручку.

— Ты не заставишь меня насильно быть с тобой, Альберт! Не заставишь! — кричу ему вслед, зная, что он меня услышит.

Мне уже все равно, что вместе с ним нас услышат и все домашние. Путь знают, что я не хочу быть с ним. Я не могу больше молчать и идти на поводу у всех. Я хочу быть там, где мне уютно и с теми, кого я люблю. Я устала просыпаться в холодной постели и улыбаться тем, кто сердцу не мил.

Стыдно, что не сумела ради своей семьи навсегда забыть о своей любви, но, как оказалось, только в этой любви и есть моя сила.

Я возвращаюсь к гардеробу и продолжаю нервно собирать вещи.

«Сбегу» — твёрдо решаю я.

Не оставят же меня взаперти на всю жизнь. На крайний случай, всегда есть окно. Второй этаж — это не так уж и страшно.

Весь оставшийся день, я сижу в комнате. Никто ко мне не приходит и двери не открывает. Сбегать из окна, когда дома находиться Альберт, кажется мне глупой идеей, поэтому я с нетерпением жду следующего дня.

Но, на мой ужас, уже с утра я слышу непонятные звуки за окном и, открыв глаза, пребываю в настоящем шоке, замечая, как двое неизвестных ставят на мои окна решетки. Я зарываюсь головой в подушку и начинаю истошно кричать в неё. Не понимаю, как подобное безумство сына поощряют свекр и свекровь. И как вообще я оказалась в такой дикой ситуации.

Упав в отчаяние, в конечном итоге, я отказываюсь от еды и воды, которую мне приносит домработница, а когда в комнату входит Альберт, я притворяюсь спящей, не желая видеть его лица. Этот дом все больше начинает напоминать мне тюрьму, в которой находится Давид. А комната моя кажется сырее и мрачнее его камеры.

Минуты тянутся в вечность и кажется, что нет конца и края моей голодовке. И греет меня лишь мысль о том, что рано или поздно, меня приедет навестить мама, и тогда я обязательно уеду из этого заточения.

Но идут дни. Мама не приходит, а я уже начинаю сходить с ума от голода, ведь одними печеньями и конфетами, что я хранила у себя, сыт не будешь. Понимаю, что нужно найти другой выход для связи с родными.

Ночью, как обычно, слышу звук открывающейся двери. Знаю, что это Альберт, но решаю не притворяться и поговорить с ним, в надежде, что он успел прийти в себя. Мужчина садится рядом. Я смотрю на него и думаю лишь о том, как бы обмануть его и сбежать.

— На тебе лица нет, Амели. Я распорядился, нам сейчас принесут ужин.

— Долго я буду находиться в этом плену? — спрашиваю устало.

— Как только придёшь в себя.

— Кажется, я давно пришла в себя.

— А мне кажется, что ты выжила из него.

Бросаю на него презренный взгляд, а после отворачиваюсь, всем вида показывая свою неприязнь ко всему, что он делает.