Эксцессов уголовно-бытового характера (вроде драк с русскими солдатами) во Франции было немного, и случались они чаще по вине местных. Это признают сами французские историки, изучавшие тогдашнюю полицейскую статистику. Во-первых, русские войска просто находились в казармах. Во-вторых, граф Воронцов держал железный порядок. От французов по большому счёту требовали одного — чтобы они наших солдат кормили.
Голова у русских командиров болела из-за другого. Дезертирство! Россия была крепостническим государством, барин сдавал рекрута на 25 лет службы. И вот такой солдат из рекрутов, отвоевавший огромную войну (и уже иначе глядящий на жизнь), понимает: завтра — домой. Там лямку ещё тянуть да тянуть… А здесь тёплая, зажиточная страна, где люди свободны. В офицерских мемуарах — постоянные упоминания: сбежало пять солдат… десять… шестьдесят… Бежали нередко с оружием, кавалеристы — на лошадях. Кого-то вылавливали, кого-то нет. Что дальше? Как правило, беглецы нанимались к местным фермерам. А там глядишь — уже и язык освоил, на хозяйской дочке женат… Новая жизнь! Сколько таких было? Точно неизвестно, но счёт явно на тысячи.
Это — солдаты. А офицеры? Тут — своя специфика.
Собеседник настаивает: нечасты в истории примеры, когда между недавними противниками (в данном случае — русскими и французскими офицерами) завязывалось столько дружб и взаимных симпатий. Благо языкового барьера не существовало — любой наш дворянин французским владел с детства.
На ситуацию надо взглянуть с обеих точек зрения. Для французов русские в недавних войнах были „бескорыстным противником“. Это же не англичане или пруссаки, с которыми свои давние счёты и обоюдные претензии. Александр воспринимался, скорее, как человек чести, которого его проклятые союзники столкнули с Францией. С уходом со сцены Бонапарта отпали политические проблемы. А каких-нибудь, условно говоря, территориальных уступок русские и не требовали (общей-то границы нет!). Ну да — мы с ними воевали. Но война кончилась. Что ж нам делить?
С русской же точки зрения… Отечественная война 1812 года всё-таки продлилась лишь шесть месяцев и закончилась нашим полным триумфом. Какая-то особая, глубинная ненависть к французам просто не успела вызреть. Они воспринимались, скорее, как наглецы, которые сунулись к нам — и получили по зубам. Последующие „заграничные походы“ — это уже чисто военное противостояние.
Тут вообще принципиальный момент: людей прошлого нельзя оценивать сегодняшними мерками. У каждой эпохи своя психология. Тогдашнюю русскую элиту, несмотря ни на что, с Францией связывали тысячи, как сейчас говорят, „культурных кодов“. С 1805 по 1814 год мы бессчётное количество раз сходились с французами в самых кровавых сражениях. Но вот битва заканчивалась — и обе стороны охотно щеголяли подчёркнуто рыцарственным отношением друг к другу. А сейчас эти войны вообще позади. Действительно, что делить?
А ещё март 1816-го интересен и как рубеж эпох. Тут знаковое хронологическое совпадение. С одной стороны, парад победителей. С другой — именно в марте 1816-го возникает „Союз спасения“, одно из тех первых тайных обществ, в которых потом вызреют декабристы. Будущие декабристы и были его основателями — братья Муравьёвы-Апостолы, Сергей Трубецкой, Никита Муравьёв… Все — герои 1812 года и (или) „заграничных походов“.
Это хрестоматийный момент. Одолев самого Наполеона, очень многие в России надеялись: уж сейчас-то заживём иначе, получим то, чего подспудно ждём: конституцию, освобождение крестьян… В Европах именно молодые участники войн с Францией подхватили либеральную „французскую заразу“, надышались воздухом свобод.
Но историк обратил внимание на другое. Свои „декабристы“ тогда появились не только у нас. В Испании вскоре началась борьба с Бурбонами, в Италии — национально-освободительное движение. И всюду горючим материалом становились бывшие участники Наполеоновских войн. В Испании король даже боялся пустить домой ветеранов русского „испанского полка“ — его сформировали у нас из наполеоновских военнопленных-испанцев, и в „заграничных походах“ они дрались под русскими знамёнами. А что — от людей с таким прошлым чего угодно можно ждать!
Парадокс: сам Наполеон не был ни демократом, ни свободолюбцем. Однако с его нашествиями в страны с суровыми монархическими режимами невольно приходили идеи просвещения, уважения к науке, личных вольностей. И нередко честные люди, которые тогда с оружием в руках вставали на защиту своей родины, после изгнания „проклятого Бонапарта“ этими идеями проникались.
Но это было потом. А пока на петербургской площади проходят в едином торжественном строю герои недавних сражений. Будущие декабристы и будущие единомышленники Бенкендорфов и Воронцовых, которые сочтут, что для блага России нужна не „французская зараза“, а твёрдая власть. Жизнь ещё не развела их…»