„Многие, видя в спасении России чудо, недальновидно заключили, что под покровительством Божиим находится именно такая Россия, какой она была в момент нашествия Наполеона, и что прямо нелепо ломать вековые устои, воспитавшие и пустившие в ход такую мощь государства…“ — так написано в статье „Итоги 1812 года“, помещённой в юбилейном номере выходившей в Барнауле в 1912 году газеты „Жизнь Алтая“. И дальше: „Сам император Александр впал в мистицизм и, стремясь свести всё управление государством к исполнению явно выраженной воли Божией, поставил во главе правительства чуждого всякого вольнодумства (…) Аракчеева. Ни о каких реформах больше и речи не было. Внутреннее развитие российской государственности остановилось сразу и надолго. Понадобились два пятидесятилетия и две неудачные войны, чтобы привести Россию к тому пункту политического развития, на пороге которого она стояла накануне 1812 года“.
Рассматривая Наполеона как порождение революции, державы-победительницы искали способ избежать подобных потрясений.
Тут возможны разные подходы: можно опираться на штыки, а можно — на свободу и взаимное уважение граждан и государства. Венский конгресс выбрал первый путь, постановив, что державы-победительницы будут сообща подавлять любое революционное выступление. Роль главного европейского жандарма отвели России, и в 1848–1849 годах русскими штыками была подавлена Венгерская революция. Только после Крымской войны верхушка России стала сознавать необходимость перемен, но, вполне вероятно, уже было поздно.
Получи русский народ свободу и собственность в начале XIX века, к началу XX века это был бы другой народ — со своими политическими традициями, взглядами и ценностями, с тем, что мы сейчас называем „гражданское общество“. Вполне вероятно, у этого народа расплывчатое большевистское „светлое будущее“ не вызвало бы ничего, кроме скептической усмешки. И тогда — а вдруг? — не было бы и революции, и советского безумия, и Великой Отечественной, и многих других бед, от которых до сих пор Россия не может прийти в себя…»
«Кутузов скончался 16 апреля 1813 года в силезском городке Бунцлау, находясь в зените своей славы. „Казалось, что с ним счастие на некоторое время оставило знамёна наши“, — писал историк Дмитрий Бантыш-Каменский.
Перед смертью Кутузова навестил император Александр I. Они остались наедине. Но кто-то из слуг якобы подслушал их диалог.
— Простишь ли ты меня, Михаил Илларионович? — спросил император.
— Я вам прощаю, государь, но Россия вам не простит, — ответил фельдмаршал.
Возможно, они говорили о разном. Кутузов, скорее всего, упрекал государя, что тот ведёт русскую армию освобождать неблагодарную Европу. Но понял ли его царь? И не просил ли он прощения за собственные грешные дела и мысли, которые рикошетом били по его лучшему полководцу?»
Кутузов простил Александра. Но простит ли История руководству государства Российского тот факт, что судьба трижды давала возможность избежать этой кровопролитной войны, и все три раза такая возможность была отвергнута!
«19 (31) марта 1816 года перед Зимним дворцом прошёл парад в честь победы над Наполеоном.
Описанные события освещались в „Русском инвалиде“ за 1816 г. — главной в те годы военной газеты (доход от неё шёл увечным воинам, отсюда и название). А вот ещё цитата:
„Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоёванные песни: Vive Henri-Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество!“ (А. Пушкин, „Метель“).
„Завоёванная“ французская песенка Vive Henri-Quatre про короля Генриха (Анри) IV — разве не похоже это на какую-нибудь „трофейную“ „Розу-Мунду“, зазвучавшую после 1945-го в СССР?
Но почему этот парад состоялся лишь через четыре года после изгнания Наполеона из России?
Напомним: вслед за войной 1812 года начались „заграничные походы“ русской армии. В 1814-м русские вошли в Париж. Коалиция союзников провозглашала: мы воюем с Наполеоном — но не с Францией! Европейские монархи вернули на французский престол Бурбонов — и начали выводить войска (царь Александр I — тоже). Но Наполеон сбежал с острова Эльба. Дело, как известно, закончилось Ватерлоо. Теперь уже решили наказать и Францию — раз её народ поддержал „чудовище“.
Наложили контрибуцию (на нынешние деньги — порядка миллиарда евро), войска придержали, ввели оккупационные зоны (русскую — тоже). Контрибуция до конца выплачена не была, долг победители постепенно простили (Россия — тоже), дальнейшей судьбой Европы занимались дипломаты. Через некоторое время стало ясно: теперь уж точно держать войска здесь смысла нет (хотя 30-тысячный корпус М. Воронцова оставался до 1818 года). Возвращались колонны домой пешком — тоже не за день. Вот и вышло, что в России победители оказались лишь к весне 1816-го.
А какие русские слова тогда, считается, вошли во французскую речь? „Березина“ — как обозначение полного краха. Всем известное „бистро“ — от „быстро“. Обхождение с дамой „а-ля казак“ (à la casaque) — это когда всё проделывается быстренько, с лёту…
Конечно, пока шли боевые действия, бывало всякое: и грабежи, и насилия. Война есть война. Но большинство инцидентов связано именно с казаками. Надо понимать: тогдашние казаки — это так называемые иррегулярные части. Дрались лихо — однако за добычу, и были как бы „сами по себе“. Армейское же начальство на многое в их поведении закрывало глаза. Действительно, словом „казак“ во многих французских городках и деревушках ещё долго пугали детей. Но регулярная армия вела себя гораздо приличнее — за этим следили. И после взятия Парижа „иррегулярные части“ начали отправлять домой в первую очередь. Да, на Елисейских Полях стоял знаменитый казачий бивуак — но это „гвардейские казаки“, совсем особая статья.
В Париж, как рассказывал один из современных российских историков, мы вообще вошли торжественно. Александр специально приказал, чтобы парадным маршем по городу шли те части, у которых обмундирование оставалось более-менее приличным. Вообще же царь был растроган восторженным приёмом, оказанным ему парижанами. Перед сдачей города русские согласились, чтобы парижская Национальная гвардия там осталась. Так что порядок на улицах поддерживали вместе с нами 12 тысяч вооружённых французов.