Полномочий уничтожать Москву у генерал-губернатора не было, как бы ему самому ни хотелось оставить врагу пепелище. Приказ сжечь её мог отдать только император Александр I либо главнокомандующий Михаил Кутузов, но документов, содержащих такое распоряжение, нет. Чтобы лишить врага самого необходимого, не было нужды предавать огню город целиком — достаточно было уничтожить запасы снаряжения и продуктов. Кроме того, пожар в городе обрекал на гибель тысячи оставшихся в Москве раненых русских солдат.
Если бы Ростопчин целенаправленно руководил сожжением города, это было бы явным самоуправством, а он бы выглядел хладнокровным массовым убийцей. Неудивительно, что впоследствии градоначальник всячески открещивался от геростратовой славы, хотя и называл пожар 1812 года „главнейшею причиною истребления неприятельских армий, падения Наполеона, спасения России и освобождения Европы“. Граф высказывал собственную версию, кто осуществил „необыкновенное решение“: наряду с захватчиками город спалили сами москвичи.
Версия 3. „Мы увидели зловещий свет двух, пяти, затем двадцати пожаров, затем тысячу сполохов пламени, перебрасывающихся от одного к другому. В течение двух часов весь горизонт стал не чем иным, как сжимающимся кольцом“, — вспоминал ночь на 4 сентября 1812 года французский офицер Бургоэнь. Малой частью очагов пожара были склады и бараки с казённым имуществом, подожжённые людьми генерал-губернатора. Есть свидетельства, что некоторые купцы сами спалили свои лавки с продовольствием.
Жгли дома, чтобы скрыть следы преступлений, грабители, среди них были не только захватчики, но и русские. „В числе едва 10 тысяч человек в Москве жителей оставшихся, наверно, 9 тысяч было таких, кои с намерением грабить не выехали“, — сгущал краски Ростопчин в отчёте министру полиции. Однако в городе действительно было много бедноты и маргиналов, которые занимались мародёрством. К местным присоединялись пришлые, в том числе дезертиры, — наравне с французами. Живший в Москве торговец Иоганн-Амвросий Розенштраух отмечал: „Тысячи солдат всех родов оружия и столько же простых людей в русской одежде были заняты опустошением лавок“. Причиной возгораний могла быть и, по выражению Льва Толстого, попросту неряшливость „жителей — не хозяев домов“.
„Город уже грабят, а так как нет пожарных труб, то я убеждён, что он сгорит“, — написал Ростопчин жене перед отъездом из Москвы. Он знал, как „помочь“ столице запылать в условиях нетипично жаркой и сухой погоды конца августа — начала сентября 1812 года. Историки сходятся во мнении: приказ о вывозе противопожарного снаряжения стал самым опасным, может быть, роковым для Москвы решением. Кроме того, перед отъездом граф сознательно распалял ярость погромщиков. В начале прошлого века историк Сергей Мельгунов охарактеризовал Ростопчина как „представителя того боевого национализма, который, в конце концов, неизбежно приводил к побуждению самых низменных шовинистических чувств“.
Летом 1812 года градоначальник выпустил множество прокламаций, написанных нарочито простонародным языком; возбуждал в обществе паранойю кампанией против иностранцев и „опасных вольнодумцев“ из числа соотечественников, доносы на подозреваемых в профранцузских настроениях всячески поощрялись. Он обратился к горожанам с патетическим призывом собраться 31 августа, чтобы вместе защитить Москву от приближающегося врага, сам в условленное место не явился, однако, по свидетельству очевидца, это объявление вызвало „ужасное волнение в народе, волнение самое убийственное: стали разбивать кабаки; питейная контора на улице Поварской разграблена, на улицах крик, драка; останавливали прохожих, спрашивая: где неприятель?“.
Утром 2 сентября народ, взбудораженный последними известиями, собрался у дома градоначальника. Ростопчин произнёс пламенную речь и бросил на растерзание толпе юношу, обвинённого в измене лишь за то, что перевёл для себя письмо и речь Наполеона из зарубежной газеты. Сам же вышел с заднего крыльца и покинул Москву. „Я поджёг дух народа, — заявлял он впоследствии, — а этим страшным огнём легко зажечь множество факелов“.
„Главная черта русского характера есть некорыстолюбие и готовность скорее уничтожить, чем уступить, оканчивая ссору сими словами: не доставайся же никому“. Так рассуждал — впрочем, не имея в виду себя, — Фёдор Ростопчин о причинах поджога древней столицы соотечественниками в брошюре „Правда о пожаре Москвы“. Этот труд был написан и опубликован во Франции, где бывший градоначальник жил, удалившись от дел, с 1817 года.
«Мир с Александром I так и не был заключён.
Кутузов остановился в 80 километрах от Москвы в селе Тарутино. Он прикрыл Калугу, имеющую большие запасы фуража и арсеналы Тулы. Русская армия благодаря этому манёвру смогла пополнить свои резервы и, что немаловажно, обновить снаряжение. В то же время французские отряды фуражиров подвергались партизанским нападениям. Отряды Василисы Кожиной, Фёдора Потапова, Герасима Курина наносили эффективные удары, лишая французскую армию возможности пополнить продовольствие. Так же действовали и специальные отряды Давыдова и Сеславина».
Наполеон, находясь в Москве, решил действовать и дипломатическим путём. Он велел отыскать в архивах документы о незаконности власти Романовых и найти кого-нибудь из ордынского рода, чтобы посадить его на российский престол. Он хотел повторить Пугачёвский бунт, который в своё время финансировала Франция. И теперь Наполеон обратился к татарам Казани с призывом восстать против России, обещав им помощь. Но казанские татары не отказались от России.
20 сентября Наполеон писал Александру:
Имелось в виду, что Александр, имея такое войско, мог первым войти в Москву. Тем более что он ведь там короновался в 1891 году. Если бы он первым вошёл в Москву и встречал Наполеона, то тому не пришлось бы захватывать Москву и не было бы тех печальных последствий для города.
О пожаре в Москве Кутузов говорил посланнику Наполеона:
Наполеон не мог понять, как можно было поджечь город, в котором находились десятки тысяч раненых, больных и мирных жителей. Видя этот пожар, он воскликнул:
«Когда французы ушли из Москвы, первыми на развалины Кремля прибыли Валуев с Ростопчиным. Граф принялся за мероприятия по восстановлению сожжённого города, но, несмотря на деятельные хлопоты, он потерял былую популярность из-за упрёков в организации поджога. По его приказу Валуев составил список украденного французами.
По самым скромным оценкам французы „увели“ из Кремля 18 пудов золота, 325 пудов серебра, тысячи украшений с драгоценными каменьями, старинное оружие, тонны церковной посуды, золотые и серебряные оклады с эмалью, жемчугом, самоцветами. С сожалением Валуев обнаружил, что многие тайники погибли, будучи разграбленными или просто взорванными вместе с кремлёвскими стенами.