Сезон охоты на единорогов

22
18
20
22
24
26
28
30

Сквозь муть и туман оглядывал окружающий мир и нескоро сообразил, что деда Стоведа больше нет. Не то чтобы нет совсем, но вот именно «деда» — нет. Вместо него на крыльце сидела женщина, словно Дюймовочка — маленькая и хрупкая. И только посох, мирно лежащий рядом на ступенях, указывал, что я не ошибаюсь — вот он, настоящий Стовед!

Синие джинсы, кое-где заляпанные кровью, голубая блузка с широкими рукавами на небрежно утянутой шнуровке и простенькие черные кеды-тенниски в жёлтый горошек. Женщина прятала лицо в ладонях, словно плача или скрываясь. Буйные каштановые волосы спускались крутыми волнами на плечи, распадаясь на мелкие прядки. А по пальцам текла кровь.

Я выдохнул резко, чувствуя, как засвербело в носоглотке, грозя скорым кровотечением, и поднялся. До крыльца всего-то с десяток шагов, но не уверен, что прошёл их по прямой. Когда опустился на колени рядом с женщиной, мир в голове опять плавал на границе с туманом.

— Вы ранены?

Глотку скребло от звуков. Сейчас бы найти себе убежище — хоть логово, хоть нору, где можно свернуться калачиком и уснуть. А надо работать. Бежать, бить, спасать и убивать…

Женщина всхлипнула и опустила ладони.

От волос вниз, уродливо пересекая лицо ветвистыми ручейками, капала кровь. Я потянулся к ране, но женщина зло шмыгнула и резко дёрнула головой, отдаляясь.

— Чепуха, — сквозь зубы пробормотала она и спрятала взгляд. — По касательной задело.

Я увидел. Пуля, предназначающаяся «деду», который был явно выше ведуньи, лишь содрала ей кожу и опалила волосы ровно на проборе между двумя каштановыми волнами.

— Борис… Там твой, — мотнула она головой на дом и тут же хмуро предостерегла: — Не торопи его.

Предупреждение я не понял, но к Женьке рванул сразу. Не дай-то Небо, если «Тур» перед тем, как со мной разобраться, его лишил жизни или изувечил до невосстановимого!

В доме носился тяжёлый смрадный запах. Пота, крови, рвоты. Ароматы, которыми богаты лечебные и пыточные комнаты. Меня замутило, снова накрыла волна зелёного тумана. Внутри задрожало от нехороших мыслей. Но, увидев Женьку, смог вынырнуть.

Жанька был жив.

Он всё так же лежал, скрючившись на полу в медленно подсыхающей луже. Глаза закрыты, а дыхание едва заметно. Но ран не прибавилось. Успокаивая сердце, рвущееся бешеным галопом, я привалился к косяку комнатной двери и замер. Жанька жив. Значит, всё не напрасно. А то, что посечён — так каждый тис хоть раз в жизни, но проходил через это. Не беда! Я сам бывало… Да. Было пару раз — попадал Сашка под горячую руку, когда накрывало меня волной ярости. Чуть не палки об его хребет ломал… А теперь вот смотрю на посечённые, словно расчерченные красным, Жанькины плечи и понимаю, что не стоило, не нужно было Сашку учить так. Всё можно объяснить словами. И всё можно простить.

Я склонился над Женькой и осторожно тронул шею. Да, вот она — синяя отметинка. Сюда «Тур» нажал, выключая тиса, чтобы заняться мной. Можно Женьку сразу сейчас привести в порядок, но как бы голова не болела потом, мешая работать. Лучше пусть просто отлежится — права ведунья, не надо торопиться.

Я срезал с его локтей и лодыжек верёвки, чтобы восстанавливался кровоток, и, зачерпнув кружку воды, поставил рядом на пол — додумается, как очнётся. И вышел.

Ведунья всё так же сидела на крыльце, задумчиво подперев подбородок кулачком и равнодушно глядя на двор. Кровь бы уже и пристыла, да только женщина не оставляла рану в покое, тревожа её навязчивыми движениями — всё приглаживала причёску пятернёй, механически вытягивая посечённые волосы и сбрасывая по ветру.

Я молча взял её за запястье, останавливая руку.

Женщина вздрогнула, приходя в себя, и съежилась, словно в испуге. Я тут же разжал ладонь и отшатнулся — мало ли что сейчас прилетит от неё! Может попросту по щеке огреть, а может и что-нибудь такое всадить в судьбу, что потом и жить не захочется — кто ж их, ведов, знает! Но она вдруг бледно улыбнулась:

— А, это ты… Тархово племя…