И чего-то четвертого нет (или это уже пятое? — тогда пусть будет шестое, мне лишнего раза не жалко), — нет того порядка, в котором выстраиваются слова, пробегаемые взглядом.
Или порядок-то как раз есть, порядка как раз сколько угодно во внутреннем, как ты его называешь, пространстве мысли, в этом облаке, в этом мыльном пузыре, богатом отражениями, — сколько угодно или, иными словами, — слишком много. Собственно, только порядок и есть — тот, в котором выстраиваются слова, картинки, ощущения тела и прочее — и после этого нет никакого времени, как ты говорил, марципановый, а есть только очередность, место в порядке.
Но это ведь изначально не тот порядок, который мы имеем в виду, когда говорим слово «порядок», — то есть в смысле, когда после А идет Б, после Б — Ц (другой вариант — В), а тот порядок, который как бог на душу, когда после А может быть хоть Б, хоть Ц, хоть свинячий хвостик — главное, чтоб были не в кучку, а в строчку. А нужен не тот порядок и не этот, а порядок умный. Чтобы буквы складывались в слова, а слова, стоящие друг за другом в затылок, тоже имели какой-то смысл.
Но откуда возьмется смысл? Из случайного, в общем-то, порядка слов или картинок откуда он возьмется? А ведь он есть, этот смысл, если только я не обманываюсь, если только мое понимание смысла — это не такой же элемент ощущений, как цвет, вкус, запах, образцы которых содержатся во внутреннем, как ты его называешь, пространстве мысли.
Но мне все больше и больше кажется, что должно быть что-то за пределами этого внутреннего вместилища — убогого внутреннего пространства, в котором мы все мечемся (скачем, ползаем, крутимся, тычемся, клубимся), как блохи (мотыльки, тараканы, белки в колесе, слепые котята, ядовитые змеи). Вот уж действительно, не те слова выскакивают, которые могли бы. И какой у них после этого может быть смысл?
Мне кажется, ты обманываешь меня, мой мармеладовый. Потому что если ты прав, то по сути своей ты не можешь знать того, о чем говоришь, если я об этом не знаю. Или ты не все говоришь, что знаешь. Не все знаешь, что говоришь. Не говоришь о том, что знаешь, и о том, что не знаешь, не говоришь. Знающий, не говоришь, говорящий, не знаешь. Что говоришь, говоря, не знаешь, зная.
И какая из этих словесных комбинаций может считаться имеющей смысл? И какая действительно имеет место?
И все-таки что-то такое должно быть за пределами нашего мыльного пузыря — эта мысль у меня возникла, и я к ней вернусь. Она кажется мне умной (адекватной, правильной, верной), такая это мысль, что она мне кажется умной. Повторю ее несколько раз, чтоб не ушла незамеченной: «должно быть что-то такое за пределами», «за пределами что-то должно быть таким», «что-то должно быть за», «что-то должно быть где», «что-то должно быть», «чему быть, того не миновать».
Что-то должно быть за пределами — я, кажется, уже говорил об этом — говорил, в смысле думал. А где что-то, там, значит, и кто-то — это не так ли? По-моему, это правильная мысль (умная, адекватная, верная). Но этот кто-то — это не ты, мармеладовый. Хотя усердный делаешь вид, чтобы им казаться, но это не ты. Тот, кто смеялся там в темноте (в темной яме, наполненной крысюками), — я думаю, не он ли. То, как он смеялся — в этом было что-то такое запредельное, — если бы ты слышал, ты бы понял.
Ты обманываешь меня, мой восковой-шоколадный, говоришь одно, потом говоришь другое, говоришь и потом не договариваешь, или договариваешь, но перед этим не говоришь.
А тот, кто смеялся в темноте, — он сказал бы раз навсегда и не тратя слов, если б только мне найти способ, как к нему подойти. Так я думаю (в скобочках — верю).
49
Молчишь, мой марципановый?
Молчишь — молчи, да и так оно все понятно.
А когда эти фигуры — фигуры тебя, образы тебя — где в одном месте ты стоишь с открытым ртом (приоткрытым, полуоткрытым, открытым для A, И, О, У и других звуков), а в другом — с закрытым, — придут в движение, сменяя друг друга, словно кадры на кинопленке, я что-нибудь от тебя услышу.
Я хотел бы, чтобы оно все пришло в движение, потому что так, как оно есть, — это ненормально. И тогда я не понимаю, сомневаюсь, думаю, спрашиваю себя: где я? и что я? и каким образом?
Но я заметил, что когда я рядом с тобой, у меня вроде бы возникают те мысли — в виде слов, те слова в виде мыслей, которые, мне кажется, ты сам бы сказал, если бы мог сейчас говорить.
И я спрашиваю тебя: «Этот смешной паноптикум восковых фигур — это то самое хранилище образов внутри нашего мыльного пузыря, отраженных и переотраженных?» Я спрашиваю, как бы обращаясь к тебе, и, подумав, сам отвечаю. Не то чтобы прямо так отвечаю, но возникают мысли.
Мысли — мусор, но среди них попадаются скверные (в последнем слове две первые буквы оказались лишними, но ладно, пусть остаются).
И вот я думаю, что устроенное так хранилище образов — это было бы слишком примитивно. И оно не должно так открыто себя демонстрировать. Механизм не должен видеть интимных деталей своего устройства. Не должен — в смысле, не может. Кинопроектор, если представить его разумным, не смог бы видеть кадры кинопленки, запрятанной у него в чреве. И компьютер тоже не может видеть — в смысле, не может видеть интеллектуальная программа, которая в нем крутится. Я затрудняюсь сказать, что он конкретно не может видеть внутри себя, но путь рассуждения в целом понятен. Говоря о таких материях, в наше время трудно промолчать о компьютерном интеллекте, даже если не знаешь, что конкретно сказать.