И убрал руку, чуть ли не испугавшись своей отваги.
– Это не белая нога, – сказала я, прикидываясь возмущённой.
– Вот это – не белая нога, – сказал Алик и подставил для сравнения свою красивую ногу.
– А что тебе в ней не нравится? Мне кажется, она классная, – сказала я. Мне нравилась его коричневая кожа. – Знаешь, что в ней лучше всего?
– Нет, и что же? – спросил он.
– Ты никогда не обгоришь на солнце.
Алик засмеялся.
– Это верно. Но если бы я мог поменяться, я предпочёл бы обожжённую белую. Тогда не так бросаешься в глаза.
– У тебя бывают неприятности из-за цвета кожи?
– Раньше были. Но теперь больше нет. Люди уже попривыкли к такому. А ещё потому, что я на это не ведусь. Это же ничего не даёт.
Мы помолчали какое-то время, и наши плечи соприкоснулись. Я надеялась, что он снова положит руку мне на колено. Хотя нога и липкая немного.
– Знаешь, поэтому мне так хорошо здесь, с местными придурками, – сказал Алик. – Они никогда не назовут меня «Кровельным толем» за мою черноту. Они вообще ни разу не сказали какую-нибудь глупость про мой цвет кожи. Им на него плевать.
– Но они тебя всегда называют «Русский», – участливо напомнила я. Мне это всякий раз действовало на нервы. Поэтому я и удивлялась, что Алик только посмеивался при этом.
– Да, это по-настоящему забавно, ты не находишь? Как я выгляжу – и они при этом называют меня русским.
Мне Алик в самом деле сильно нравился. Это не была какая-нибудь идиотская влюблённость, как с тем придурком на новогодней вечеринке. И это не было что-то физиологическое, это было скорее чувство единения. Не так уж много на свете знакомых, с которыми чувствуешь такое. Но Алик больше не прикасался ко мне. Мы посидели ещё немного, потом он встал и выключил гирлянду.
Рональд Папен за первую неделю нашей совместной работы заработал беспрецедентную сумму в две тысячи шестьсот евро, во вторую неделю это было уже больше трёх тысяч, и если бы так пошло и дальше, к концу летних каникул он бы стал богачом. Так он это видел, к тому же он исходил из того, что и потом останется в колее этого успеха. Поначалу он упирался, но постепенно всё увереннее перенимал методы дочери и начал уже на подходе к дому анализировать, каким методом перешагнёт через порог на сей раз. Наряду с меланином и туалетным трюком большим потенциалом обладал наш фокус со справедливостью. Он всегда применялся, когда мы оказывались там, где на комоде лежали лотерейные билеты, где квартира производила впечатление остро нуждающейся в ремонте или коврик при дверях казался сильно изношенным.
В таких случаях мы представлялись как близкие к профсоюзам друзья человека, желающие что-то сделать против чудовищного ущемления и дискриминации, которая являла себя на балконе в виде отсутствующей маркизы. Папен тогда негодовал, что тень является неотъемлемым правом человека, но в нашем западногерманском обществе достаётся только богатым или тем, кто себя таковыми считает.
Рабочий, который губит своё здоровье на металлургическом заводе или в шахте, трудящиеся массы, которые изо дня в день гнут спину на выгоду акционерного общества – у них должно быть хотя бы право выпить своё пиво в тенёчке. Об этом мы и позаботимся.
На этой теме мой отец прямо-таки расцветал, на свой манер, и так и сыпал рабоче-крестьянскими афоризмами. Он использовал для этого словарь, который ему вливали в мозги через воронку за годы его членства в союзе Свободной немецкой молодёжи, и однажды в машине он сказал: кто бы мог подумать, что весь этот мусор ему когда-нибудь пригодится. Но пригодился, и этими речами Рональд распалял многих трудящихся так, что те готовы были купить даже две или три маркизы. Но надо заметить, что эти экземпляры уходили по дешёвке, потому что мой отец не мог пойти на то, чтобы сперва держать пламенную речь, подобно Эрнсту Тельману, а потом заламывать пятьсот евро за маркизу. В основном всё уходило за сто пятьдесят евро, иногда даже меньше. Он последовательно снижал цену, как будто хотел этим смягчить угрызения совести за наши сомнительные методы продажи. Если бы кто-нибудь заплакал, он бы, наверное, отдал маркизу даром.
И при таком сценарии я тоже играла роль открывателя дверей, выдавая себя за только что уволенную работницу фирмы «Опель», этакую обиженную опельщицу, которая сейчас, находясь в поиске работы, временно пристроилась в фирму «Маркизы для всех». Солидарность клиентов вела в основном к тому, что тяжёлую оптику наших товаров уже никто не замечал. В конце концов, маркизы покупались для хорошей цели. И кроме того, они происходили, как правдиво сообщал мой отец, из запасов предприятия народной собственности из Бранденбурга, а само предприятие было беспощадно погублено ведомством по управлению госсобственностью после Поворота. И теперь эти маркизы, смонтированные в таких рабочих городах, как Бохум или Дортмунд, станут символическим актом борьбы против этого, да: против системы.