Эпизод 18
Что хотел сказать художник?
Первой была «Дочь Советской Киргизии»[2] – упертая девица в голубой бархатной безрукавке, шагающая по выжженной желтой земле. В руках она сжимала книги.
Что это могут быть за книги? Почему она так одета? Как вы думаете – эта девочка из бедной или богатой семьи?
Уж точно не любовный роман. Конечно, учебники. Непонятно только, почему бы не убрать их в сумку. Лицо-то какое… сердитое, но просветленное, – наверняка первая отличница в своем ауле. Конечно, из бедной семьи. Вон и платье с безрукавкой все стертые да застиранные.
И, наконец, под занавес. Что хотел сказать художник этой картиной? А действительно – что? Если с книгами и социальным положением все было ясно, то художнику в душу не заглянешь. Мне вот казалось, что девочка была ему просто симпатична. Да, потертая и грязная. Да, не красавица. И выражение лица такое, что лучше не подходи. Но было что-то в ней, было… темный румянец на обветренной щеке, коричневые руки, удивленно поднятые брови… теплая, простая, хорошая девочка.
Оказывается, нет. Оказывается, художник хотел сказать, что тянется к образованию темная аульская молодежь, что не прост путь к свету знаний, что суровые испытания ложатся на хрупкие плечи девочки, решившей ходить в школу. Вон оно, оказывается, что! А так сразу и не скажешь.
И мы послушно записывали – что хотел сказать художник.
В общем-то, это было даже весело. Весь учебник русского языка был без картинок, и только в конце, на цветных вкладках, красовались шишкинские леса, раненые солдаты и дочери Советской Киргизии. Нам нравилось их рассматривать. Кое-кто даже что-то подрисовывал – людям тоже было что сказать.
Мы уже описали и «Дочь…», и чудесное «Утро» Яблонской, и шишкинскую «Рожь»…
«Этой картиной художник хотел сказать…»
«В этой картине хорошо раскрывается образ…»
«Эта картина несет в себе идею…»
И все было мило и красиво. А потом к нам прислали практикантку – молоденькую, худую, как ветка, с лихим начесом желтой челки. Ее запустили в наш класс и неосмотрительно оставили один на один с диким непонятным коллективом. И вот она стояла у доски, поминутно открывала и закрывала тетрадку со своими записями и смотрела на нас. А мы выжидали.
Она начала несмело. Сразу стало понятно, что надолго ее не хватит. Пока в сумрачной душе коллектива не до конца угасло любопытство, ее, конечно, послушают. Может, даже минут десять. А потом… потом потонет эта девочка в шуме, гвалте и безразличии. Потому что с нами так нельзя. Зря ее так бросили одну, зря…
– А теперь откройте цветную вкладку номер пять. Все открыли?
Это была довольно скучная, совсем несовременная и донельзя понятная картина – «Спасение знамени». Тут даже не нужно было гадать – что хотел сказать художник. Выразился он предельно ясно, молодец, все равно что буквами на заборе прописал. Началась возня и перешептывание. Всем стало скучно. Мы не хотели про детей, которые прячут знамя. Сейчас мы возьмемся за поиск прилагательных и определений. А вот они, и не ищи: гордый, настороженный, отважный…
И вдруг она потрогала за плечо моего соседа.
– Вот ты… можно тебя?
– А че я-то?