– Хорошо. Давайте немного отвлечемся. Вам нравятся ваши друзья? Вы им доверяете?
– А какое отношение это имеет к вопросу моего сумасшествия?
– Саймон, я не буду объяснять вам каждый свой вопрос. Просто помогите мне вас вылечить. Что вы можете сказать о Владимире Волкове?
– Он очень хороший человек, немного искалеченный жизнью, но очень хороший. Пожалуй, его я могу назвать своим самым близким другом сейчас, хотя общался с ним не так уж и много. И наверное, только ему я могу довериться абсолютно во всем.
– Тогда почему вы соврали ему про морфий? Он сказал мне, что вы убеждали его, будто бы сделали лишь один укол, а на деле все оказалось совсем иначе.
– Доктор, я действительно думал, что сделал всего лишь… два укола. Я ничего не помню о том, чтобы еще колол себе морфий.
– Два? Так вы все-таки соврали доктору Волкову и при этом просили его о помощи. Почему?
– Я испугался. То ли себя, то ли того, что он посчитает, что я могу стать наркоманом.
– Это очень противоречиво, Саймон. Вы говорите, что он ваш самый близкий друг и что вы ему доверяете, но при этом вы соврали ему.
– Доктор Гюнстер, у меня уже голова начинает болеть от ваших вопросов, хотя она и так не проходила. Мы не можем вернуться к обсуждению моей жизни и знакомых чуть позже?
– Конечно, Саймон. Еще на одну ночь вы останетесь в этой палате. А завтра утром мы переведем вас к другим пациентам. Вам не стоит оставаться одному, и лучше, если у вас будет какой-нибудь собеседник. – Оливер Гюнстер резко поднялся. – Тогда на сегодня мы закончим. Вечером я, может быть, зайду вас проведать. Принимайте лекарства и подумайте над моими вопросами. Мы обязательно к ним еще вернемся.
Психиатр снова что-то записал в карте, пожал мне руку и оставил наедине с самим собой. Такое чувство, что из меня насильно делают сумасшедшего. Эти вопросы все перекрутили в моей голове, а нервы накалились до предела. То ли случайно, то ли нет Гюнстер не закрыл окно и оставил мне пачку сигарет и спички. Хотя нет, такие вещи случайно не делаются, тем более здесь. Каково это – сидеть в закрытом пустом помещении, где, кроме тебя, никого нет? Никто тебя не услышит, не увидит. Ты один, и рядом ни души. Где-то далеко раздался крик, затем глухой удар и хохот. Что это было? Санитар ударил пациента за плохое поведение? Надеюсь, что нет.
Две недели, я потерял две недели! Как такое может быть? Неужели все это правда? Мне нужно поговорить с Волковым и написать письмо маме. И тете Ребекке – я ведь так и не ответил ей. Но это будет не сейчас. Еще сутки я проведу в четырех стенах, и единственным моим собеседником будет грязный треснувший унитаз.
Новый друг
Весь прошедший день я просидел в раздумьях о том, что произошло и как я докатился до того, что очутился в психушке в одноместной палате. На мне старая больничная одежда на два размера больше, а на лице густая щетина. И сколько бы я ни прокручивал все последние события в своей голове, найти логичный и правильный ответ не получалось. Оставалось лишь надеяться, что я не проведу здесь остаток своей жизни. Нет! Я не сумасшедший, я не могу быть сумасшедшим. Все началось, когда я переехал, а значит, виноват во всем город, а не моя психика. Но какова причина всего этого? Старик Жан-Луи знал ответ, ведь не зря он оставил мне письмо: «Секрет твоей жизни скрыт в смерти Майкла». Значит, все это не случайно: не случайно я переехал в квартиру Майкла Лоурена, не случайно оказался на его посту в больнице и в окружении его друзей, но как такое возможно? Может быть, я должен разобраться, что произошло тогда в квартире Майкла, кто убил его жену и почему он покончил с собой? Раньше я никогда не верил в сверхъестественное, но последние события заставляют меня думать иначе. Кто тот человек в плаще и капюшоне и почему он преследует меня? Убийца, которого все так ищут и который убил Лизу? Я задаю слишком много вопросов, а если так пойдет и дальше, то ответ найти не смогу никогда. А что, если Майкл жив? Нет, нет. Это бред. Волков лично проводил вскрытие своего друга, к тому же записка Жан-Луи говорит о том, что Майкл действительно мертв. Я должен найти ответ на свою жизнь в его смерти. Мне нужен его дневник.
Самое смешное состоит в том, что если я действительно спятил, то все это лишь иллюзия и бред шизофреника. И главная проблема в том, что понять разницу между реальностью и вымыслом слишком трудно, а порой просто невозможно.
За вечер я выкурил всю пачку сигарет, оставленную мне доктором Гюнстером. Я ходил из угла в угол и пытался собрать события последних недель в единую логичную цепь, но все было впустую. Сон навалился на меня около полуночи, а может быть, и не полуночи, не могу сказать, ведь у меня нет часов. Я улегся на кровать и повернулся лицом к стене, но в эту секунду спать расхотелось. Я еще долго лежал и смотрел на исцарапанную стену, на которой красовались разнообразные надписи и рисунки душевнобольных людей. Из-за отсутствия подручных средств они процарапывали их ногтями – об этом говорят небольшие капли засохшей крови в углублениях букв.
– Моя жизнь пуста. Я не виновен. Тридцать два барашка – это не двадцать восемь коз. Они идут. Почему яблоки больше не говорят? – читал я вслух надписи со стены. – Заставьте ее остановиться. Земля, земля, я твой Бог. Я мертв уже шестнадцать часов пятнадцать минут и семь секунд – значит, скоро начну гнить.
В какое-то мгновение я понял, что сплю, но мне снилась собственная палата. На мне была все та же одежда, на лице была все та же мерзкая щетина. Но почему я решил, что сплю?