– И от этого тебе легче не становится, как я понимаю?
– Н-н-нет. А ты п-почему здесь?
– Не знаю. Очень хочу узнать, но не знаю. Говорят, маниакально-депрессивный психоз, только я в это не верю. Я не помню ровным счетом ничего за последние две недели, а до этого чуть не умер от передозировки морфием.
– Пора на обед! – раздался голос медсестры из коридора.
– П-п-пойдем?
– Конечно, я давно ничего не ел.
Мы вышли из палаты, и я аккуратно прикрыл за собой дверь. Коридор, требовавший капитального ремонта, не производил приятного впечатления. Из всех палат больные не спеша выползали и тащились в столовую. Вокруг слышались бормотание, стоны, кашель. Весь этот вялотекущий поток расползся по коридору с одной-единственной целью – вкусить мерзкой больничной еды. Многих из пациентов уже трудно было назвать людьми. Они скорее походили на безликие тени, движущиеся лишь по инерции, да и то совершая огромное количество ошибок и не понимая, что с ними в действительности происходит. Либо я нахожусь на начальной стадии превращения в такую же тень, как они, либо я здоров. Но убедить врачей, что я в своем уме, невозможно, и остается лишь надеяться, что они сами решат, что мне тут не место.
По мере приближения к столовой в нос сильнее ударял запах больничной еды. Что это? Каша или суп? Картошка или макароны? Понять трудно. Здесь все кажется одинаковым и безвкусным. Наша медленная процессия спустя какое-то время все-таки прибыла в столовую, больные стали рассаживаться по местам. Сама столовая по большому счету ничем не отличалась от других помещений больницы – светлые стены, кафельный пол, белые столы и стулья, но все это было уже давно затертым. Я почему-то удивился, когда узнал, что еду нам будут разносить, как в ресторане. Мне представлялось, что каждый сам должен подойти к окошечку с подносом и взять свою порцию. Мы с Уильямом сели возле окна, чтобы по мере насыщения наблюдать за природой. Но можно ли назвать двор психиатрической лечебницы природой, да еще когда идет дождь? Ни в коей мере. Осень, психушка, дождь, крики где-то на верхнем этаже – все это невыносимо грустно.
На обед мы получили, как я и думал, непонятно что. Перед моим взором предстала тарелка, наполненная каким-то месивом белого цвета. Как мне позже объяснил Уильям, это была рисовая каша, просто ее настолько переварили, что рисинки развалились на части. К этой прекрасной каше нам предложили фрукты… Вернее будет сказать – фрукт, яблоко. Трогать рисовую кашу, конечно, не хотелось, но все-таки есть хотелось сильнее. Ложку за ложкой я впихивал себе в рот отвратительное месиво, наблюдая за остальными пациентами и персоналом. Многие были довольны обедом, а один из больных вывалил кашу на пол и возил по ней босыми ногами, за что сразу же получил оплеуху от санитара. Интересно, насколько надо ненавидеть людей, чтобы позволять себе доводить еду до такого состояния? На протяжении всего обеда в столовой находились двое санитаров и медсестра. Ни врачей, ни другого персонала больницы видно не было – видимо, они обедают в другом месте.
Я выглянул в окно, чтобы попытаться отвлечься от происходящего, но вряд ли это могло мне сильно помочь. Во дворе рос большой старый дуб, почти полностью скинувший с себя листву, и стоял длинный стол с лавочками. Больше там не было ровным счетом ничего. Чем же занимаются больные, когда их все-таки выпускают на улицу? Видимо, бродят кругами, от чего становятся еще более сумасшедшими.
Наш изумительный обед закончился перебранкой между медсестрой и стариком Думитру. Он доказывал, что его еда отравлена, потому что она имеет нехарактерный зеленоватый отлив. Медсестра упорно с ним не соглашалась, и от этого он злился еще сильнее. В итоге старик перешел на крик с разбрасыванием в разные стороны столовых приборов. Санитары попросили всех пациентов, кроме Думитру, удалиться, и они, покорно покинув свои места, побрели назад к палатам. Я же задержался в дверях, чтобы посмотреть, что они намереваются делать.
– Иди в палату, – сказал мне санитар и пригрозил пальцем.
– Подождите, я тоже врач. Я хочу узнать, что вы намерены с ним делать.
– Врач? Иди к Наполеону… Врач. Или к Цезарю.
– Я действительно врач.
– Пока ты в этой больнице, – санитар подошел ко мне вплотную и взял за ворот рубашки, – и в этой одежде, ты всего-навсего такой же больной, как и остальные. Поэтому давай не будем ругаться и ты спокойно пойдешь к себе в палату.
Дважды за день поругаться с разными санитарами – это уж слишком. Я улыбнулся и вышел из столовой. Санитар захлопнул за мной дверь. В нескольких метрах от меня из туалета нерешительно выглядывал Ульям.
– Ты знаешь, что они будут делать? – спросил я, чувствуя, что он знает ответ.
– Л-л-лечить и в-в-воспитывать. С-со м-мной тоже так б-было. Д-д-два дня не мог сидеть.
– Что же это за лечение такое?