Мария улыбнулась и спряталась за ширмой, чтобы одеться. Как резко меняется жизнь: не успеешь оглянуться, а все вокруг совершенно по-другому. У Марии и Саймона будет ребенок… У Саймона-то ладно – это легко представить, а вот поверить в то, что Мария, эта стервозная и эффектная женщина, умеющая обвести вокруг пальца чуть ли не весь город, станет матерью, намного труднее. Что дальше? Может быть, я стану бабочкой? Судя по последним событиям, это вполне вероятно. Проснусь однажды с большими синими крыльями и вылечу в окно. Полечу куда-нибудь на природу и буду перепархивать с цветка на цветок, весело напевая детские песни. Я рассмеялся от собственных мыслей.
– Над чем смеешься? – спросила из-за ширмы Мария.
– Да так. Вспомнил кое-что. Не бери в голову.
Через пару минут Мария появилась уже одетой, поблагодарила меня за помощь и консультацию и исчезла за дверью. Еще некоторое время я просидел в палате в одиночестве, сделал запись в ее карте и направился к следующему пациенту. На сегодня мне оставалось проведать только мистера Сальвадора, и можно было спокойно идти домой. Ему было пятьдесят два года, и он лежал у нас с двойным переломом ноги. Скорее всего, остаток жизни ему предстоит провести с тростью, но это все же лучше, чем множество других исходов человеческих болезней и травм. Выписываться он упорно не хотел – очень уж ему были по вкусу наш интерьер и еда, что, честно говоря, очень странно. Я бы на его месте сломя голову бежал из больницы при первой возможности. Дело даже не в том, что здесь мерзко и кругом «отвратительные» врачи, а в том, что атмосфера больницы не может не пугать. Лежать дома в своей кровати намного приятнее.
Мистер Сальвадор пребывал в хорошем настроении, особенно по сравнению со вчерашним днем, когда к нему приходила жена. На самом деле его желание оставаться в больнице может иметь очень простое объяснение: он хочет подольше побыть один, без жены, которая, как мне кажется, ему порядком надоела. Мы перекинулись парочкой реплик и на этом распрощались.
Я вернулся в кабинет и переоделся в уличную одежду. Как хорошо, что мне есть ради кого возвращаться домой. Если бы не он, то не знаю, как бы я жил здесь. День за днем одно и то же: дом, работа, дом и снова работа. За последние несколько лет я стал похож на дикаря. Всех друзей и знакомых растерял, ничем не интересуюсь, ничем не занимаюсь, кроме своей профессии. Так и умереть недолго. Даже не знаю, уронит кто-нибудь хоть одну слезу на моих похоронах или они пройдут тихо и незаметно. В конце концов, я сам потерял все, что было мне здесь так дорого. Антонио и Марии я не нужен, что будет с Саймоном – неизвестно. А больше у меня никого и не осталось, кроме того, кто ждет меня дома. Какая глупая вышла жизнь.
Спустя несколько мгновений я шагал по улице, пропитавшейся бесконечным дождем, спрятав руки в карманы. Всего каких-то десять минут – и я буду дома. В голове гуляет ветер. Гуляет сам по себе, не таская из стороны в сторону никаких мыслей или идей. Если прислушаться, то, возможно, смогу услышать, как он свистит в левом ухе. Да! Вот его тихий робкий свист. Он вырывается из одного уха, делает круг над головой и вновь залетает в другое.
Мокрый асфальт блестел в свете уличных фонарей, которые только начали зажигаться по всему городу. Сумерки – одно из прекраснейших мгновений, когда день уступает дорогу ночи и в мире царят тишина и покой. Но этот дождь… Он добавляет ложку обреченности в нашу чашку жизни, от чего ее содержимое становится мутным и более густым. Когда же его запас воды наконец иссякнет?
Мой дом никак не выделялся среди своих собратьев, стоявших вдоль городских улиц, за исключением того, что он был несколько отдален от дороги и благодаря этому перед ним располагался красивый дворик с лавочками и детскими качелями. Со своими соседями я никогда особо не общался, кроме тех случаев, когда они приходили ко мне за врачебной помощью. Но как только необходимость в ней отпадала, они тут же испарялись, прячась в своих квартирах. Эти люди всегда казались мне достаточно странными. Если говорить точнее, то я всегда считал их слишком замкнутыми и, возможно, трусливыми: ничего не хотят, ни к чему не стремятся. Пожалуй, они сумели сохранить лишь одно желание – тихо и незаметно прожить свою жизнь, ничем не выделяясь среди миллионов других людей на земле. Язык не поворачивается назвать это жизнью. Единственное подходящее слово, которое я могу подобрать, – «существование». Да-да, простое существование согласно законам, одобренным социумом. Но мне кажется, что так нельзя. С другой стороны, сильно ли я отличаюсь от них? Отличался до тех пор, пока не смирился с действительностью и отведенной мне ролью. Определенно надо что-то менять.
Я поднялся по ступеням и оказался возле своей двери. Сделал два поворота ключом, и она отворилась. На пороге сидел мой старый верный друг бладхаунд по кличке Клиф. Я завел его почти сразу, как только переехал, потому что не мог находиться в квартире один. Мне нужен был кто-то, кому я нужен. Собаки, как дети, умеют искренне любить. Они любят и верят не ради выгоды, а просто потому, что иначе не могут. Скоро Клифу исполнится девять лет. Если переводить на человеческий возраст, то это примерно шестьдесят три года. Вот так крохотный щенок, которого я принес давным-давно домой, стал старше меня самого. Я присел рядом с ним на корточки, а он слегка наклонил голову набок, закинул лапы мне на плечи и принялся облизывать лицо.
– Ну, дружок, что ты делаешь? Я буду весь мокрый! Я тоже очень рад тебя видеть, но умерь пыл, Клиф, – бормотал я, зажмурившись, как будто это могло спасти меня от слюнявого языка Клифа.
Я повалился на пол, а пес и не думал от меня отставать. Он запрыгнул сверху и с удвоенной силой принялся меня умывать. Отказаться от борьбы в данном случае – самый умный ход. Честно говоря, не знаю, что бы я делал без Клифа: он всегда поддерживал меня в трудную минуту, лежал рядом, когда я болел, а сколько счастливых моментов у нас было… Их просто невозможно сосчитать.
Когда Клиф успокоился, я поднялся с пола и вытер шарфом лицо.
– Ты слюнявый оболтус, вот ты кто! – громко произнес я, потеребив его по голове. – Дождь все никак не заканчивается. Сегодня опять придется обойтись без пробежек. Я знаю, что ты любишь бегать, но, к сожалению, иначе никак.
Я нацепил на Клифа коричневый ошейник и поводок, и мы пошли на улицу, чтобы он мог сделать все необходимые дела. Летом он готов неустанно бегать по парку, гоняя то птичек, то кошек, то белок. Если бы он мог залезть на дерево вслед за белкой, то все белки наверняка иммигрировали бы из города, чтобы не встречаться с этим морщинистым добряком. Но сейчас Клиф, как и я, не хотел надолго покидать дом. Его любовь к бегу неудивительна, ведь бладхаунды – это гончие собаки, им надо как можно больше двигаться. Вспомнить точно что-либо о прародителях породы я не могу. Но если не ошибаюсь, она была выведена священнослужителями в тринадцатом или четырнадцатом веке. Очень часто эти собаки использовались как служебные. Вообще у Клифа упрямый характер, но в то же время он верный друг и очень добродушен.
Мы пару раз прошлись вокруг дома и, удовлетворенные этим фактом, вернулись обратно в теплую квартиру, где я принялся готовить ужин для себя и своего друга. Клиф залез на свое любимое кресло и, положив голову на подлокотник, следил за каждым моим движением. В детстве у меня никогда не было домашних животных – ни собак, ни кошек, ни рыбок, ни птиц. И теперь я понимаю, насколько это было неправильно. Порой я думаю о том, что будет, когда Клифа не станет. Сколько ему осталось? Пять, шесть лет? Может быть, даже меньше. Но я отгоняю от себя эти мысли, как будто пытаюсь убедить себя, что этого никогда не произойдет, хотя прекрасно знаю, что так не бывает. Мы все рано или поздно умираем. Другого пути нет. К смерти нельзя быть полностью готовым, но можно хотя бы попытаться подготовиться.
– Так, Клиф, иди ужинать. Твоя порция готова, – сказал я и поставил на пол миску с едой. – А мне придется еще немного подождать, пока мясо дожарится.
Пес спрыгнул с кресла и побежал к своей миске, довольно виляя хвостом. Сейчас наверняка раскидает еду по всей кухне, а потом, довольный и грязный, уляжется обратно в кресло. Кухня наполнилась его громким чавканьем. Я посмотрел на этот бардак и, тяжело вздохнув, сел за стол, чтобы почитать газету.
Я листал страницу за страницей, не находя никаких интересных новостей. Уныние и покой поселились в нашем нескладном городишке. Убийства прекратились, но при этом маньяка так и не поймали. Что с ним случилось? Может быть, навернулся и разбил себе голову? На самом деле было бы неплохо. Не могу сказать, что я не радовался спокойному течению жизни без каких-либо происшествий, но, с другой стороны, это настораживало и наводило непонятную тоску. Настораживало потому, что подобный ход событий был несвойственен человеческому обществу, которое до сих пор так и не научилось жить спокойно и счастливо. Людям постоянно требуются какие-то сложности, проблемы, трагедии, чтобы они могли жить дальше и не скучать. Отсюда возникает ответ и на вопрос касательно того, почему и на меня это наводит непонятную тоску: я такой же человек, как и другие, и мне не хватает кипящих в котле реальности событий.
Отчего же нам постоянно нужно бороться и конкурировать друг с другом? Это заложено в человеческой природе. В этом источник всех бед и войн на земле. Но если однажды мы перестанем жить по закону «выживает сильнейший» и начнем сотрудничать и поддерживать друг друга, мир непременно станет добрее и лучше. Но, к сожалению, с уверенностью могу сказать: в ближайшее время нам это не грозит.