Вот это поворот событий! То Мария говорит, что она беременна, то вдруг Саймона неожиданно выписывают. А я еще жаловался на тишину и покой в городе. Если верить старой пословице, все, что происходит, – только к лучшему. Будем надеяться, народная мудрость не обманет. По квартире разнесся запах гари. Что-то горит? Где? Черт побери, это же мое мясо! Я помчался на кухню и снял сковородку с плиты. Вот и пообедал. Либо съесть наполовину сгоревшее мясо, либо пойти в какой-нибудь ресторан. Тут и думать нечего: лучше пройдусь и заодно поужинаю с изыском, а этот обугленный кусок оставлю на потом. Мало ли, посреди ночи голод одолеет меня, и тогда неудачный кулинарный эксперимент окажется очень кстати.
– Клиф, я ненадолго. Домашнего ужина у меня не вышло, поэтому вынужден временно тебя покинуть. Но ты не грусти, я скоро вернусь!
Клиф что-то недовольно пробурчал и, постукивая когтями по старому паркету, пошел в сторону своего кресла.
Пересеченная черта
Я открываю глаза: все та же палата с жесткой кроватью, все тот же затхлый воздух, наполненный запахами лекарств и болезней. На улице еще темно, но солнце уже начало подниматься из-за горизонта, стремясь пробиться сквозь густые тучи, чтобы подарить свои первые лучи нашему миру. В остальном погода была ровно такой же, как и вчера, и позавчера, и несколько дней тому назад. Какой странный сон мне опять приснился. Видимо, я подсознательно рисую для себя мир, в котором мне хотелось бы оказаться, но не осмеливаюсь туда добавить самого себя, потому что все еще боюсь, что проведу в больнице долгие годы.
Последние два дня доктор Гюнстер по несколько часов пытал меня своими беседами, назначил новые препараты, и, если верить его словам, мое психическое состояние идет на поправку. Он расспрашивал обо всем на свете: о моей жизни, страхах, взглядах на мировую политику и искусство, хобби и многом другом. Мне казалось, будто его вопросам нет конца. Каждый раз, выходя из кабинета своего врача, я чувствовал себя как выжатый лимон. Об огромном числе психологических тестов и задачек я даже и упоминать не буду. Перед сном я пытался проанализировать наши беседы и постоянно приходил к выводу, что доктор Гюнстер стремится перестроить всю мою сущность. В общем-то это и понятно, ведь он психиатр, его работа заключается в том, чтобы найти и исправить изъян в человеческой психике. Но все же я никому не пожелаю оказаться в психиатрической лечебнице один на один с психиатром.
В свободное время я перечитывал дневник Майкла, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку к записке Жан-Луи, но все было впустую. Я не нашел ровным счетом ничего, но, с другой стороны, узнал немало о своих нынешних друзьях и о том, каким был Майкл. Очень жаль, что жизнь отнимает у нас людей, подобных ему. Может быть, это прозвучит глупо, но все-таки отчасти мне кажется, что его жизнь была намного ценнее моей. Ему было по силам совершить то, на что я никогда не смогу решиться из-за своей робости и даже, возможно, ограниченности. Я узнал о Майкле Лоурене практически все: чем он жил, дышал, о чем думал, как поступал в тех или иных обстоятельствах. Пару раз даже заметил за собой, как сожалею о том, что я не он. Но что означала записка Жан-Луи, понять мне так и не удалось. Ни намека, ни наводки – ничего. Может быть, я копаю не так глубоко, как это нужно, или вовсе не там? Жаль, что рядом нет Волкова. Он мог бы направить мои мысли в нужное русло.
Каждый день, проведенный в больнице, неотличим от предыдущего, и только благодаря строгому графику можно следить за течением времени. Пробуждение по расписанию, туалет по расписанию, еда по расписанию, и даже для отдыха и развлечений назначен свой час. От этого мозг и сознание сами по себе медленно отключаются, человек становится автоматом. Я пытаюсь хоть как-то тормошить себя, но выходит не очень – организм неумолимо встраивается в систему.
Еще несколько минут я лежал и смотрел в потолок, а потом вновь задремал. Больше мне ничего не снилось. Я просто плавал, будто на облаке, расслабившись и не думая ни о чем. Не знаю, как долго я спал, но было желание навсегда остаться в таком состоянии.
Кто-то упорно начал тормошить меня, и я упал с небес на землю. На полу возле кровати сидел Уильям и теребил меня за плечо. По его щекам текли слезы.
– С-с-саймон, п-п-проснись! С-с-саймон! – он буквально кричал.
– Что случилось, Уильям? – спросил я, вскочив с кровати. – Почему ты на полу?
– С-саймон, п-п-помоги мне! Н-н-не отдавай м-м-меня им, п-п-пож-ж-жалуйста! – с трудом вымолвил мой сосед и, обхватив колени руками, уперся в них головой.
– Уильям, успокойся. Все будет хорошо. Что случилось?
– Они с-с-сейчас п-придут. Н-н-не отдавай м-м-меня им! Н-н-не отдавай! – продолжал умолять Уильям.
Я сел рядом с ним и обнял за плечи, пытаясь хоть как-то успокоить. Мне было совершенно непонятно, о чем он говорит. Истерика Уильяма только набирала обороты. Судя по всему, я проспал несколько часов и пропустил общий подъем. За пределами палаты слышались голоса больных и персонала.
– Они уб-б-бьют м-меня. П-пожалуйста, п-п-помоги!
– Успокойся. Возьми себя в руки. О чем ты говоришь? – я пытался добиться от него хоть какой-то информации.