— Чувствуешь эту силу, бегущую по твоим венам, Адалия? — шепчу я ей на ухо. — Смотри на этот город через эти окна. Ты понимаешь, что стоишь на вершине мира? С самым мощным мужиком у тебя под рукой?
Я мягко целую ее туда, где минуту назад оставил свои следы зубами и языком, словно извиняясь за жестокость.
— Потому что я твой, чтобы подчиняться, — выдыхаю я прямо ей в ухо.
Она вздыхает, ее тело содрогается, словно от удовольствия.
— Я бы убивал ради тебя. И я бы сдох ради тебя, — добавляю я. Ее губы дрожат.
— Развяжи мне руки, — шепчет она.
Я колеблюсь на мгновение. Она имеет надо мной власть, всегда имела. Может, именно поэтому я так отчаянно пытаюсь держать ее под контролем. Но все-таки я ослабляю ремень, и, еще до того как он падает на пол, Адалия разворачивается в моих руках, проводя пальцами вверх по моей груди.
Она встречает мой взгляд, прижимая свои роскошные, обнаженные груди ко мне. Мои ладони ложатся на ее талию, я чувствую под пальцами жесткий корсет. Мои руки большие, но с этим чертовым корсетом ее талия кажется такой узкой, что мои пальцы почти сходятся у нее на середине.
Ее пальцы растопыриваются на моей груди, будто она тоже пытается заявить свои права.
— Как же я люблю чувствовать всю эту силу в твоем теле, — шепчет она. — Но каждый раз, когда я думаю о боли, из которой оно выковано, мое сердце, блядь, разрывается. Внутри я вся разбита, когда представляю, что происходит в этом ринге.
Она смотрит на меня, в ее глазах мольба:
— Я хочу пойти с тобой в следующий раз. Я должна. Я хочу разделить это с тобой. Мне нужно почувствовать часть этой боли.
— Я не позволю этой жестокости осквернить тебя.
— Это не просьба, — бросает она, глядя мне прямо в глаза.
Мои пальцы сжимаются на ее талии, и я легко поднимаю ее, усаживая на стол, ее спина оказывается напротив огромных окон. День за ними становится таким же мрачным, как и мои надежды на наше будущее.
Я самый богатый и влиятельный человек в Манхэттене, и один из самых больших засранцев в этой стране, но это не дает мне никакой гарантии, что я переживу эти два грядущих боя. Картагиньо был тупым, но Синатра и Бистли — совсем другая лига. Они хитрые и смертельно опасные, и они готовились к этому долгое время. У них за спиной люди, чье влияние распространяется по всему миру, как щупальца осьминога. Последнее, что мне нужно, — чтобы Адалия там оказалась, на виду у них. Но она не сдастся, а заставить ее это сделать я смогу только, если снова включу свое ублюдочное альтер-эго.
— У тебя нет права голоса в этом, Адалия, — рычу я, хватая ее за подбородок и поднося свои влажные кастеты к ее губам.
Она открывает рот и запускает туда язык, даже не дожидаясь моего разрешения. Я смотрю, как ее язык скользит по холодному металлу.
— Вот так, попробуй себя и вспомни свое место. Ты можешь использовать меня как свое личное оружие, чтобы подчинить себе весь город, страну, всех банкиров и мафиози. Я раздавлю их шеи и положу к твоим ногам, если ты захочешь. Но подполье — это мое королевство.
Я провожу кастетом по ее губам и щеке, рыча: