— Но именно такая ты для меня. Помнишь, когда тебе было шесть, ты играла ангела в школьной рождественской пьесе? Тогда я впервые увидел тебя как ангела. Это имя прочно засело в моей голове, потому что оно подходило тебе больше всего, особенно когда я чувствовал себя дьяволом, а ты оставалась для меня недосягаемой.
— Но я ведь там не была. Это был ты.
— Да. Ты права. Но всё было совсем не так легко, как просто быть рядом с тобой. Вставай, я хочу тебе кое-что показать.
— Что ты задумал? — она нахмуривается.
— Увидишь, детка.
Я встаю первым и протягиваю руку, чтобы взять ее за руку. Она берет ее, встает с кровати, и я веду ее на чердак.
Когда я открываю дверь и включаю свет, первое, что нас встречает, — это моя самая первая картина маслом, изображающая Кэндис Риччи.
На снимке она в возрасте двенадцати лет смотрит в окно спальни своего дома в Сторми-Крик.
Ее рот открывается, а прекрасные глаза расширяются.
— Это… я, — выдыхает она.
— Да. Это ты.
— Это сделала твоя мать?
Я качаю головой. — Нет, я это сделал.
— Ты? — выдыхает она. — Ты умеешь рисовать?
— Я умею рисовать.
— И ты меня нарисовал?
— Да.
— Ты, но я… — Ее голос затихает, когда она поворачивает голову влево и видит другие свои картины на стене. Их тридцать. На всех она в разные периоды нашей жизни, когда мы были детьми. На первой она в образе ангела в возрасте шести лет.
Она подходит к стене и смотрит на каждую из них, затем поворачивается ко мне, когда доходит до последней. Это была последняя завершенная картина, которую я нарисовал. Ей было пятнадцать лет. Она стоит на лугу со своей маленькой сумочкой. Я специально нарисовал ее с блеском в глазах, который я помнил, желая, чтобы он вернулся.
— Я не понимаю. Это все я. Ты меня заметил.