— Хорошо. Тогда послушай меня, пожалуйста. Оставь Андрея. Не рушь чужую семью.
— Семью? — шепчу потерянно. — У него есть девушка?
— Не девушка. Он женится, как только вернётся. И официально признает ребёнка.
Я не прощаюсь. Отвожу мобильный от уха, сбрасываю вызов и роняю телефон на асфальт. Не знаю, возможно ли идентифицировать эмоции, накрывающие меня в данный момент. Есть ли у них названия? Чувствовал ли хоть один человек нечто подобное?
Мне кажется, что я разваливаюсь. Медленно, кусочек за кусочком опадает плоть, трескается и сползает кожа, рассыпаются, словно хрупкий хрусталь, кости, крошится сама человеческая суть, являющаяся душой. До этого момента я не знала, что она у меня есть. Как и того, что душа может болеть. Но сейчас она загибается в агонии. Почему-то я думала, что изнасилование человеком, в которого ты влюблена — самое страшное, что может случиться в моей жизни. Мамочки, как же сильно я ошибалась. Сейчас в миллионы раз хуже. Не физическое предательство, а сердечное.
У Андрея есть невеста и ребёнок, о которых он ничего не сказал. Тогда зачем ему я? Для чего он говорил, что у него ко мне серьёзно, если в родном городе его ждёт семья? Хотел поразвлечься? Но на физической близости он не настаивал, ведь знает, что я пока не готова к этому. А если так он решил отомстить мне за ядовитые слова? Влюбить в себя, разнести вдребезги сердце, бросить и уехать туда, где его ждут?
Слёзы жгут веки и глазные яблоки. Всего одна капля обжигает щёку. Зло стираю её предплечьем. Прикрываю глаза и глубоко вдыхаю. Натягиваю на лицо улыбку. Выжигаю внутри себя все чувства. Я умею справляться с болью. С любой. И я с ней справлюсь. Меня столько раз ранили, что запёкшаяся кровь давно стала защитным слоем. Иногда под него что-то пробирается, но больше нет. Никогда! Хватит! Лучше я всю жизнь проведу одна, чем позволю ещё хоть одному живому человеку затронуть моё сердце.
Первый раз в жизни у меня не возникает желания мстить. Я просто не хочу видеть или слышать Дикого. Не могу… Сейчас ещё рана слишком свежа, чтобы можно было посыпать её солью и не умереть от болевого шока. Надо время. Возможно, вся жизнь.
По пути домой заостряю внимание исключительно на дорожном потоке, знаках и светофорах. Громче выкручиваю музыку. С улыбкой машу парням в открытое окно, когда вижу, как они заглядывают в него.
Маски… Такие привычные, почти родные. Но почему-то именно сейчас удерживать их нереально сложно. Кликаю кнопку, и тонированные стёкла огораживают меня от всего мира, создавая интимную темноту. И за видимым слоем, там, где нельзя увидеть, у меня тьма. Только совсем другая. Глубокая и страшная, угнетающая и давящая, почти смертельная. Но я с ней справлюсь. Обязательно справлюсь. Просто надо время.
Вечером встречаю папу с показным весельем. Не переставая улыбаться, обнимаю и целую в щёку.
— Привет, папочка. Давай бегом переодевайся и приходи ужинать. Только пообещай, что если это есть невозможно, ты не станешь этого делать.
Отхожу на шаг и заглядываю в уставшее лицо, которое осветляет лёгкая улыбка.
— Ты сама готовила?
— Не всё. Я подстраховалась на случай, если будет совсем плохо, и заказала доставку из ресторана.
— Буду надеяться, что не придётся делать промывание. — подмигивает папа со смехом и уходит наверх.
Бреду на кухню и ещё раз инспектирую накрытый стол. Выглядит съедобно, но со вкусом не уверена. Готовить я не умею совсем, но мне просто необходимо было чем-то занять голову и руки. Так я привыкла справляться с проблемами — не думать о них. Позже… Когда не так невыносимо больно будет. На всякий случай пробую мясную запеканку и кривлюсь от количества перца. Папа, конечно, острое любит, но не настолько же. Несколько раз передвигаю по столу посуду и по-разному сворачиваю салфетки. Натираю из без того блестящие вилки.
— Ты почему сегодня такая активная? — спрашивает отец, садясь за стол.
Отодвигаю блюдо собственного приготовления подальше и натянуто улыбаюсь.
— Просто не сидится на месте, вот и решила поактивничать. — смеюсь задорно, вываливая на свою тарелку большую часть запеканки.