— Дядька Матвей, отпустили бы вы ружье, всё одно разряжено! — сказал я.
Мужик посмотрел на свое оружие.
— Вот же анафемой мне по горбу, — делано возмутился мужик и улыбнулся, видимо, ему ну очень понравилось ругательство. — А штык и забыл закрепить. Как же я тебя резать-то буду?
— А у меня нож есть, принести? — пошутил я.
Матвей Иванович опешил, не сразу понял юмора. А мне со своими шуточками поосторожнее нужно быть, а то еще всерьез подумает, что я готов и ножик принести, и тазик подставить, чтобы не пачкать собственной кровью любимого доброго крестного. А он улыбнется мне, мол, где наша не пропала, да перережет горло. Так и закончил бы я свои дни с легкой улыбкой носителя тяжелой формы дебилизма.
— Вот в этом ты весь, Лешка, несурьезный. Еще слов нахватался, лаяться научился по своим книгам французским, а не человеком становишься, а этим… обезьяном, — посетовал Матвей Иванович, бережно приставляя ружье к стене.
«И в каких это книгах так ругаться учатся? Я бы почитал» — подумал я.
Впрочем, в будущем такого творчества хватает.
Я уже было счёл, что все, угроза от неадекватного дядьки миновала, но тут он достал из-за пояса большой кинжал. Вот же, ебипетская сила, неугомонный! Я старость уважаю, но придет же предел терпению — и сломаю нос «воспитателю».
— Заходь в комнату, окоём! — потребовал Матвей Иванович, после подошел к сжавшемуся в комочек у лестницы Емельяну и обратился уже к нему: — А ну-ка, Емелька, принеси-ка мне розги, да смоченные кабы были. Буду твоего барина уму-разуму научать. Давно нужда была выпороть да дурь выбить.
Емельян Данилович было дернулся исполнять волю Матвея, но я остановил.
— А ну, кость моржовая тебе в дышло, стоять! — Емельян посмотрел на Матвея и вновь сделал попытку драпануть. — Стоять, сказал! А то розги для себя принесешь. Или плеть.
Емельян встал, как вкопанный, и только его зрачки бегали то в мою сторону, направо от него, то в сторону Матвея, влево. Как маятник. А что, если сделать себе такие живые часы? Тик-так — и глаза Емельки гуляют туда да сюда. А после о-па… кукареку! Это, стало быть, час прошел! Помещик я или как? Уж всяко, в моем мировоззрении, подобное лучше, чем девочек-малолеток стращать в бане. Наверняка, заслужил Емельян Данилович экзекуцию. О! Какое слово на ум пришло! Обживаюсь в эпохе.
— Ладно, Емелька, не нужно розг, — молчание прервал Матвей Иванович. — Надо будет, так и сам мордасы крестнику разукрашу, чай силушку мою Господь не быстро прибирает.
— Жди меня, Емельян Данилович, внизу. Сбежишь?.. Выпорю, вот как есть и выпорю… и тебя и… всех выпорю, — сказал я и чуть тряхнул управляющего, приводя того в чувства.
— Странный ты, Лешка, ой какой странный! А ну-кася, прочти «символ веры»! — потребовал Матвей, пристально меня рассматривая, как раба перед покупкой.
— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя… — начал я читать молитву.
Ну вот, ещё один молитвы спрашивает — спасибо бабушке, что я их знаю. Отец-то у меня был коммунистом, он долго противился такому «опиуму для народа», но бабуля, если уже что-то решила, так всегда шла напролом.
— Знаешь молитву и слава Слава Богу. И хляби небесные не разверзлися, и тебя не скрутило, стало быть не бесовский ты, — выдохнул Матвей Иванович. — Но и я же не слепец какой, вижу, как держишься, как смотришь. И ты это, и не ты. Не смотрел ранее ты так. Неужто повзрослел, наконец? Али кровь друга моего, брата названного Петра, в тебе проснулась?
— Может, и так, дядька Матвей. Многое не помню, — уже спокойным тоном говорил я. — Ты проходи в мой кабинет, я с управляющим поговорю и вернусь к тебе, чаю попьем.