— Семьдесят долей моих, ну и ваших, значит, тридцать, — сказал тогда я, состроил многозначительное выражение лица и быстро добавил: — Да, это очень щедро с моей стороны.
— Нет! — возмутилась Тяпкина. — Из того, что могу вам предложить, это лишь половину.
— Вы правы, — закивал я головой. — Мои восемьдесят, ваши двадцать.
Тяпкина уставилась на меня удивленными глазами.
— Что-то вы, сударь, неправильно торг ведете. Было же сперва от вас семьдесят, — делано возмутилась купчиха.
— Да? Неправильно? — я был сама невинность. — Тогда давайте остановимся на семидесяти.
— Нет же, — всплеснула руками Олимпия Степановна. — Пусть будет пятьдесят три доли ваши.
Я улыбнулся, набрал в легкие воздуха, сам набрался терпения и продолжил торг. Итого: моя доля в том, что можно было назвать «сверхприбыль», составила шестьдесят два процента.
— Утомили вы меня, господин Шабарин. Не припомню дворянина, который бы с этаким усердием вел торг. Обычное дело для дворян — соглашаться на первой, ну пусть, на второй цене, — говорила Тяпкина, тяжело дыша, словно стометровку пробежала.
Хотелось её спросить, а не придёт ли муж её потом с Мишкой под мышкой и с топориком в кармане? Что-то сильно много воли у Олимпии в назначении и снижении доли за реализацию товара. Впрочем, нам ли бояться всяких там прыщавых Мишек с топориками.
— Теперь вас устраивают договоренности? — деловитым тоном спросила купчиха Тяпкина, когда привела свое дыхание в норму.
— Вот бумага, прошу вас, — я подал листы купчихе. — Я посчитал по самым низким ценам стоимость всех аксессуаров…
— Простите, сударь, что вы сказали? Ак-сиси-ары? — дамочка смущённо посмотрела в своё декольте, к слову, неглубокое, и не так чтобы оно скрывало нечто особо выдающееся.
— Мадам Тяпкина… Ак-сиси-ары. Сие слово заморское, означающее некие вещицы, что не являются одеждой, но украшают женщину, — стараясь не засмеяться, сказал я
— Что, к примеру? — спросила купчиха.
Открыв один из сундуков, или, скорее, ящиков, расписанных замысловатыми узорами, я достал оттуда футлярчик, из которого торчали кончики веера.
— Аксессуары, замечу, требуют иной оценки и договоренностей.
Я стал доставать из футляра веер, и что-то упало на столешницу, звонко зазвенело, блеснуло и покатилось по полу.
Тяпкина моментально рванула к блестяшке, не дала той закатиться за половицу. Она лихо подхватила, как оказалось, колечко и поднесла к своим глазам. Очи Тяпкиной стали колючими, она смотрела то на кольцо, то на меня, вновь на кольцо, нахмурив к тому же брови. Застыла, что-то там себе подумала или вспомнила, и опять окатила меня гневным взглядом.
— Мишка! — Тяпкина заорала, как оглашенная.