Пока мы шли с Петром в номер, я ощущал чужой тяжелый взгляд, но не подал вида. Все же не зря взял поддержку. Вероятно, меня ожидали и хотели… Вот тут у меня четкого ответа не было. Что именно хочет Тарас и его команда — а он не один, двоих его подельников я рассмотрел в таверне отчетливо — можно только догадываться. Явно не для того поджидают, чтобы подружиться. Скорее всего, интерес местных связан или с кольцом, или… как бы не еще какими грешками из прошлого.
— Скажи мне, друг ситный, Емельян Данилович, а что там за история с плугами, что продавались Михельсону? — спросил я у Емельяна, который заявился сразу после моего возвращения в номер.
— А что не так, барин? — состроил невинное лицо Емеля.
Пальцы непроизвольно стали сжиматься в кулак, и в этот раз не особо помогало знание курса этики деловых отношений.
— Емелька, ты разве кот? — спросил я.
— С чего это, барин? — недоуменно вопросил управляющий.
— Говорят, что у котов девять жизней. А если их девять, так чего беречь? Вот и я думаю, что ты не ценишь свою жизнь и здоровье, — я взял за отворот рубахи управляющего и дёрнул его к себе.
Табурет, на котором сидел Емельян, заскрипел, а после так и вовсе развалился, и Емелька кулём рухнул на колени.
— Да что ж с этим стулом-то не так⁈ — сказал я в сердцах и отпустил рубаху управляющего.
Привстав со своего табурета, я пошатал его и понял, что и эта мебель вот-вот развалится, как его ни чини. Между тем, Емельян так и не вставал с колен, принимая новую порцию выволочки.
— Ты продал плуги жиду Мойше по десять рублей за штуку. По этим же бумагам, — я взял со стола тетрадь и потряс ею в воздухе, — еврейский купец принял каждый плуг за восемь рублей с полтиной. Стервец ты эдакий! Коромыслом тебе по горбу! Ты что творишь, тать?
— Так, барин, завсегда же так было. А доля моя? Я же кормился с доли, — попытался найти оправдание Емельян.
— Ты меня за дурня не считай, а то посчитаю твои зубы. В бумагах прописана и твоя доля, которую ты взял из тех восьми с половиной рублей, — сказал я, замахиваясь кулаком на так и стоящего на коленях управляющего.
Бить не стал. Не было никакого практического толка от этого. Да и чего калечить своего же управляющего? Да, Емельян так им и остается. Но, на кого мне еще положиться? Как будто у меня есть большая очередь претендентов на вакансию и резерв кадров на десять страниц мелким почерком?
Да и сколько пытались на Руси бороться с казнокрадством? Только жесткими мерами и неусыпным контролем можно уменьшить эту скверну, но победить ее нельзя, причем не только в России. Так устроена сущность человеческая и вместе с нею любая государственная система.
— Завтра же поутру ты напишешь мне о всех подобных делах. Учти, Емелька, — я погрозил кулаком. — Это про плуги я прознал да рассказал тебе, но это же не значит, что я не знаю о другом. Знаю, потому и хочу проверить честность твою. Если признаешься как есть, так начнем все с чистого листа.
— Барин, так я же дал вам уже более трех сотен рублей в счет грехов моих, а вы сказали, что начнем изнова работать, без плутовства и обману.
— Так ты, шельмец, мне не все рассказал. Как же начинать с чистого листа работу, когда такие подробности всплывают, как с плугами и с…? А с чем иным, ты мне сам напишешь. Али всё же за дурня меня держишь? — сказал я, подошел к столу и резким движением плеснул из графина себе воды.
— Как же, дурень. И когда ж умником таким стал, да все знающим, — бормотал себе под нос Емельян, а я сделал вид, что не услышал его.
— Так, вставай с колен, экзекуция закончилась. Завтра жду от тебя бумаги прямо с рассветом. Рассказывай теперича, что там с квартирой, — сменил я тон с требовательного на деловой.