— Не стесняйтесь их озвучить, — подтолкнул я к разговору купца.
Тяпкин замялся, пару раз разгладил бороду, нахмурил брови. За время паузы, было дело, подскочил половой, но я жестом указал тому убраться. Если и заказывать что-то, то после.
— Этот гардероб… Платья и все с ними… Это ж ведь уже одёванные вещи? — с опаской спрашивал Иван Савельевич. — Вы не поймите превратно, но имя купеческое стоит дорого. Я должен знать. Моя жена была в своем праве, я таковое ей даровал. Захотела баба торговать женскими вещами, пусть так, у меня иные заботы. Однако…
Я чуть задумался. На самом деле, купец уверен в том, что я дал ему на реализацию, как сказали бы в будущем, «секонд хенд». Опасался задеть честь мою дворянскую. Но и свою честь бережет, а это всё-таки вызывает уважение.
— Вещи эти не одевались. Они из последней партии, что заказала моя матушка, прежде чем уехать на долгое время в столицу, — стал я говорить полуправду. — То, что вещи из Франции и Италии — могу вас заверить, что так и есть.
— Жаль… — сказал купец, чем меня удивил.
— Простите? Не совсем понял, о чем вы сожалеете, — сказал я.
Купец чуть замялся.
— Знаете ли… Эти нашивки, или как их обозвать, где написано на французском языке, да вкупе с тем, что моя жена была уверена в том, что продает истинно французские туалеты, потому была убедительной… Так скажу, что вызвали спрос на платья. В нашем губернском городе не столь знающие дамы проживают, но многие решили купить себе именно что такие вещи. А я, на самом деле, знавал вашего батюшку, ну и матушку видел. Как их здоровье? Прошу простить меня за неучтивость, — торопясь, говорил Иван Савельевич.
— Батюшка преставился, Царствия ему Небесного, — сказал я, не став уточнять про маман.
Мы перекрестились.
— Так вот, господин Шабарин. Я решил принести лично вам ваши деньги, вырученные от туалетов. Поймите, что я беспокоюсь, как бы в будущем не пришли дамы, потратившие большие деньги на наряды, и не высказали то, что… — купец замялся, не желая вещи называть своими именами.
— Не придут, — с уверенностью в голосе сказал я.
— Благодарю, — сказал Тяпкин и выложил на стол ассигнации, обернутые в тряпицу.
Однако вставать, да и убирать ладонь со свёртка, не торопился. Я поднял бровь, показывая ему, что готов его слушать и дальше.
— У меня к вам еще одно дело, — наконец, вымолвил тот. — Дело в том, что по осени ваш приказчик приезжал в Екатеринослав и продал Моисею Михельсону партию кос и плугов. Нет ли у вас на продажу такого же товара? Поверьте, я могу дать сумму чуть большую, чем жидовский лавочник.
Я напрягся, но тут же себя одёрнул — потому что Иван Савельевич сейчас не оскорбил некоего Михельсона. Вполне было нормально называть евреев жидами, люди не вкладывали в это слово столь много негатива, как в будущем.
И более того, я знал о такой сделке, она была записана в одном из журналов, который предоставил Емельян мне на проверку. Можно не скрываться и ничего не изображать, а начинать деловые переговоры.
— И сколько вы положите, скажем, за плуг? — с неподдельным интересом спросил я.
— За Бобринский-то? Одиннадцать с полтиной серебром, — гордо сказал купец, будто назвал мне астрономическую сумму [имеется в виду плуг, сконструированный в имении Алексея Бобринского, известного сахородела и успешного помещика].