— Вся в отца!
Смене носильщика Гаврюша не противился, избрав новой игрушкой кисти бабьей Маняшиной шали.
— Вся в отца, — опять вздохнула нянька. — Только учти, я таких мужиков, как его сиятельство, за версту чую. С поцелуями ведь полезет, охальник!
Я посмотрела на нее с шутливым удивлением:
— Нешто ты думаешь, я с ним туда наедине спускаться буду?
— А с кем?
— С тобой, бестолковка. Без дуэньи приличная девушка и шагу ступить не посмеет.
— Много ему дела до приличий!
Я вздернула подбородок:
— Мы, Абызовы, купеческого звания пока лишь потому, что брезгуем титулы за границами себе купить, как некоторые! А фамилия наша — знаменитая и достойная. Если хоть кто-то, хоть князь, хоть цесаревич даже, на честь барышни Абызовой покуситься вздумает, ему сразу же о браке просить придется. И охальник твой про то прекрасно ведает и лишнего себе не позволит.
— А если позволит, но не женится?
— Ну тогда батюшка мой ему такую развеселую жизнь устроит, что лучше сразу пулю в лоб.
— А ты?
— А я… У меня, конечно, тоже все не молочно-кисельно сложится, про замуж придется забыть. Уедем с тобою куда подальше, в Гишпанию или к бриттам, может мануфактурку какую откроем. Карп Силыч не зверь же в самом деле, денежку нам подарит на обустройство…
И как-то в этот момент показалась мне такая будущность нисколько не беспросветной, а, напротив, приятной во всех отношениях. У меня даже глаза увлажнились.
— Нельзя, — сказала Маняша, — нам с тобою нельзя без «замужа», и без аристократа берендийского тоже никак.
Сначала на одиночных канатах вниз спустились егеря. Затем веревки закрепили, набросили на них кожаные петли и защелкнули стальные карабины гнумской работы.
Гавр обстроился на прогретом солнцем валуне, наблюдая, как Маняша в объятиях ротмистра Сухова покидает земную твердь.
— Мы наедине, огненная, — многозначительно прошептал князь.
Я смущенно кивнула. Ну да, его ливрейная свора, мои работнички и кот, а так-то наедине, конечно.