– Почему же?
– Место тут плохое.
– Отчего же тут плохо, бабушка?
– Да от всего, сынок, живёшь-живёшь и не заметишь, как проказой зарос.
– Так на севере тоже проказа имеется. – Говорит он.
– Всё равно уезжай, плохое это место.
– Ну, хороших мест сейчас уже и не осталось.
– Уезжай отсюда, говорю, – вдруг сказала старуха таким тоном, что он престал срезать саранче крылья и лапы.
– А чего?
– А не будет тут счастья, проклятый это край.
– Да как же так, люди-то тут живут, вон – качают воду. Охотников и промысловиков много. Воды тут много, саранчи много, чего же тут счастья не искать?
– Лет двадцать пять назад так и было. Так и было… – Старуха вздыхает, облизывает жёлтые от жира саранчи пальцы. – А теперь с каждым годом хуже становится, всё жарче, каждый год печёт всё крепче. Гадов разных всё больше и больше. Раньше дом из чего угодно строил и жил, а сейчас жить невозможно, если дом не герметичен. Даже ночью от жары не отдышаться. Нет уже сил, каждую ночь клещей выковыривать из боков. Паука, на той неделе в углу нашла.
Он понимающе кивал, да, жить рядом с барханами сложно, если дом такой, как у неё.
– А ещё эти… – говорила старуха, беря себе новую пригоршню саранчи из ведра.
– Какие эти?
– Да чудища эти… Боты эти, всё больше и больше их тут, раньше роботу можно было найти, хоть город подметать или панели солнечные от пыли мыть, а сейчас все места этими дуроломами заняты. Копейки не заработать стало… Нет, дурное место эта Губаха… Дурное стало, уезжай отсюда, пока молодой.
Горохов кивал, соглашаясь, но ничего не говорил ей. А старуха, видя в нём такого молчаливого слушателя, продолжала:
– Была у подруги Наташки своей на той неделе, так она такое мне рассказала, что не поверишь…
– И что такого рассказала подруга ваша?
– Наташка-то? О! Она у меня траву жуёт много лет, вот… За травой ездит далеко, тут, у нашего озера, подлюки траву рвать не велят… Только своим позволяют…