– Неужто, сынок, ты так заснёшь?
– Засну, бабушка, засну, – отвечал он, укладывая обрез под правую руку.
– За саранчой сходишь?
– Схожу.
– Будить тебя во сколько?
– Не буди, я сам встану.
Вроде, разговор закончен, но бабка всё не уходила, стояла рядом.
– Ну? – спросил он.
– Не запаришься так спать-то?
– Ничего, потерплю.
– Ну, тогда спи, – сказала бабка.
Да, ему было очень жарко, но он умел спать и при такой жаре. Фляга с водой рядом – всё буде нормально. Было, конечно, тяжело, но одна вещь его однозначно радовала. Он сжимал и разжимал пальцы на левой руке, и, кажется, они работали почти также хорошо, как и раньше. Нет, сила в руку ещё не вернулась, но он уже мог в ней что-то держать. Не соврал Валера-генетик. А рука ему может вскоре понадобиться. Кажется, всё к этому и идёт.
Горохов не спутал бы этот звук ни с чем. Лёгкие и в тоже время звонкие щелчки механизма поворота барабана его револьвера нельзя было спутать с другими звуками. А ещё под его право рукой не было обреза, а должен был быть.
Геодезист открыл глаза. Здоровенный, усатый мужик в бронежилете примостился на краю шаткого бабкиного стола, сидел и проворачивал пустой барабан его револьвера, разглядывал оружие. Это был пристав Меренков. А рядом на столе лежал и обрез Горохова.
Ещё один человек стоял в дверях, его застил свет, в руках армейская винтовка. Ну, допустим, что пришли проверить, но винтовка с предохранителя снята. Это неприятно.
– Ну, проснулся? – Спрашивает Меренков. – Доброе утро.
– Ну, не сказать, что совсем доброе, – говорит Горохов, садясь на кровати.
Только что рассвело, в комнате прохладно, жаль, что эти… дверь открытой держат, снаружи уже солнце, уже залетает тепло во внутрь. Геодезист снимает кепку, перчатки, бросает всё на кровать, расстёгивает пыльник.
Мерников смотрит на него внимательно. А потом спрашивает:
– Так кто ты такой, а?