– О да! Практически невыносимого. Он постоянно сквернословит, совершенно не разбирается в моде и запоминает женщин лишь по платью.
Рейнард закатил глаза: далось же Амелии это платье!
– Может быть, за ним водятся более тяжкие грехи? – поинтересовался он.
– Что может быть тяжелее перечисленного мной? – фыркнула девушка.
– И что же, у него нет никаких достоинств?
– Святой отец, да кому он здесь интересен? – возмутилась Амелия. – Мы же говорим не о нем, а обо мне, не правда ли?
– Верно, – сквозь зубы процедил Рейнард.
– Мне кажется, вы не слишком одобряете меня, отче…
– Я – лишь слух Божий, – графу Аттисону пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить стандартную фразу, которую жрецы обычно говорят исповедующимся. – Продолжай, в чем твой грех?
– Понимаете, я… я изменила своему жениху.
– Когда?
– Не так давно… В помыслах. Засмотрелась на кузена одной воспитанницы нашего пансиона и подумала, что было бы неплохо, если бы этот юноша меня поцеловал… ведь мой жених так до сих пор и не удосужился это сделать!
Рейнард испытал чувство облегчения, но следующие слова девушки заставили его снова насторожиться.
– А потом… я… я решила поцеловаться с нашим привратником.
Через решетку Амелия наверняка могла услышать зубовный скрежет. Рейнард изо всех сил пытался вспомнить того привратника! Молодой он? Вроде бы не слишком… С другой стороны, и сам Рейнард гораздо старше своей невесты…
Впервые в жизни граф Аттисон пожалел, что мало внимания обращает на прислугу. Впрочем, мысли о преимуществах социального равенства не захватили его надолго, ибо, как оказалось, девушка еще не закончила.
– А потом в конюшнях я встретила Джонни, – всхлипнула она.
– Джонни?
– Да, конюха… Вот ему я отдалась на сеновале по-настоящему!
По звукам, донесшимся из второй части исповедальни, юная прихожанка могла заключить, что кто-то роет в скамье яму при помощи когтей.