Вершины и пропасти

О том, как разверзлась земля у Кимень-горы и из разлома полезли кровожадные твари, а бывшие враги вынуждены были сражаться бок о бок, спиной к спине, чтоб не стать добычей; о том, как дева-киморт неожиданно явилась на поле боя, спустившись с небес; о том, как она спасла его, Мирру, и исцелила многих раненых. О сражении с чудищами близ лесной крепости; о том, как сомкнулся чудовищный разлом, о предательстве Биргира – и о новой битве, на сей раз не против подземных тварей, а против таких же обыкновенных людей, которые войны, может, и не хотели, но шли за своим наместником, ибо верили ему.

«Да-а, далеко же забралась Фог от дома, – думал Алаойш, слушая рассказ, и в груди отчего-то становилось тесно. Может, от жалости; может, от гордости за ученицу – или от того, и от другого одновременно, и стыдно тоже, но уже за себя, потому что исчез, пусть и не желая того, и бросил её одну в целом мире. – И ведь неплохо справилась… Но больше я никогда не позволю ей остаться один на один с бедой. Пока я помню; пока живу».

– Получилось! – раздался тут возглас снаружи; затем полог сам собой завернулся наверх, и в шатёр вошёл Телор, взъерошенный, с неряшливо заплетённой косой, с кафтаном, накинутым на плечи, как плащ. – Наконец-то получилось не подсмотреть одним глазком, а поговорить по-человечески. И, скажу тебе, надо бы поспешить в Ульменгарм, там беда, а у Эсхейд не так много воинов было. Что молчишь? Никак не можешь оторваться от своего друж… друга? – исправился он, едва заглянув за ширму. – Ого! Алар! Я думал, ты отправился на юг!

– Отправился, но уже успел вернуться, – улыбнулся Алаойш. – Думаю, нам многое друг другу надо рассказать… и заново познакомиться, пожалуй.

Они проговорили долго, несколько часов, попеременно удивляя друг друга. Весть о гибели старинного приятеля опечалила Телора, а рассказ об оазисе, где кимортов держали в клетках, как скот, и изготавливали дурман на продажу, изрядно разгневал. Даже то, что оазис в конце концов был разрушен, стёрт с лица земли, облегчения не принесло.

– Значит, все записи и свидетельства ты оставил своим друзьям, прибывшим в Ашраб, – пробормотал Телор. – Жаль, жаль. Я бы тоже хотел знать, кто успел замараться во всём этом. Я бы с ними… побеседовал, да.

Морт взвилась вокруг него на мгновение, как пар над котлом, и осела.

Сам же Алаойш с жадностью слушал о том, что произошло в Ульменгарме за последние дни. О том, как были назначены два поединка – и как они превратились в бойню; о появлении Дуэсы Шин-раг и о новом разломе; о вырвавшихся на волю тварях, которые теперь охотились по ночам в окрестностях города, и о том, что Фогарта Сой-рон после поединка слегла – и до сих пор не пришла в себя.

«Это нормально, – успокаивал Алаойш сам себя, то и дело поглядывая на Иаллама, так же спокойно спящего, несмотря на разговоры у него прямо над ухом. – Если потратить много сил, можно и на два дня оцепенеть, и на три, и на пять; главное, что у неё во время поединка не выступила кровь и седых волос не появилось – значит, она хоть и перетрудилась, но надорвалась… Хорошо».

Но на сердце всё равно было тревожно.

– В Ульменгарме нужна наша помощь, – подвёл итог Телор. – Хоть лорга и пал, но в его делах ещё только предстоит разобраться. Наделал он, кхм, немало… Простые-то люди, конечно, вреда никакого не заметят. Они привыкли к тому, что кимортов у нас мало, если не сказать вовсе, что нет, и к тому, что лекарства и механизмы, сделанные с помощью морт, везут из Ишмирата. Да что механизмы – ткани даже. «Нет – и без того проживём», – скажут они. Ну, и проживут, конечно, плохо-то жить – дело нехитрое. Но если б были в Ульменгарме другие киморты, эта собачья дочь, Дуэса, не смогла бы – не посмела бы! – натворить такое. Разлом посреди города, ты погляди!

Алаойш нахмурился:

– Ну, надо заметить, что Дуэса Шин-раг – дочь принцессы, хотя не в этом, конечно, вопрос… Не нравятся мне эти разломы. Земные недра нельзя тревожить попусту, можно накликать большую беду. Кимень-гора давно спит, огонь под ней угас, а Ульменгарм вообще далеко от тех мест, где случаются землетрясения, так что на сей раз обойдётся без последствий, я думаю, но есть места, где даже рудники строить опасно: чуть глубже копнёшь – и тряханёт так, что все окрестные города обратятся в руины. Ну, что делать с Дуэсой, думаю, решим, когда разберёмся с тварями в окрестностях Ульменгарма. Сейчас главное спасти людей, а потом уже я сообщу в цех обо всём, что узнал, да и мои друзья, которые сейчас помогают в Ашрабе, молчать тоже не станут. А пока пойдём-ка, я тебя познакомлю кое с кем; видишь ли, некоторые из спасённых кимортов решили временно обосноваться тут, на севере, а значит, им твоя помощь пригодится.

– За трапезой и познакомимся, – ответил Телор, глянув наружу. – Смотрю, стемнело уже, неплохо было б и поужинать… Мирра, идёшь?

Наместник отмахнулся – и пересел обратно к постели, подложив под зад подушку.

– Пускай сюда принесут и чего-то поесть, и выпить, – откликнулся он. – Здесь поем. Устал.

– Ну, как знаешь, – не стал навязываться Телор. – Вином не увлекайся, завтра утром отправимся в Ульменгарм, я тебе похмелье лечить не стану.

– Да как ты лечишь, что лучше болеть, – огрызнулся Мирра, беззлобно, будто бы по привычке. – Иди уже.

В лагере было спокойно. Заговорщиков вроде бы переловили, кроме тех, кто здешние места знал слишком хорошо – и, что важнее, знал, когда надо бросить всё и бежать, не оглядываясь. Многие в войске лорги открыто радовались тому, что и сражаться-то не пришлось, другим словно бы с самого начала было всё равно: если прикажут командиры – так пойдут вперёд, а прикажут возвращаться – так вернутся. Сам воздух, кажется, стал мирный; звучали песни; люди из разных дружин готовили пищу у общих костров. Телор, выплетая на ходу венок, продолжал рассказывать о том о сём, перескакивать с одного на другое: верно, поговорив с женой и убедившись воочию в её победе, он воспрял духом.

– Ну и удивил ты меня, признаюсь, – говорил он, пробираясь по лагерю к тому месту, где спутники Алаойша остановились на ночлег; на звук семиструнки, на запах пряной похлёбки по рецепту кьярчи. – Память вернул, надо же! Признаться, если б не видел тебя своими глазами, то не поверил бы. Сильней я удивился, пожалуй, только тогда, когда Онор, моя ученица, на днях тут заявила, что хочет-де постранствовать там и здесь. И не в одиночку, а с табором кьярчи! Каково?