– Ты ведь знаешь, что я и сам с табором половину севера проехал, всё лучше, чем с жадными купцами делить телегу, – усмехнулся Алаойш. – Кьярчи – люди по-своему честные. Так что почему нет? Особенно если кто-то её возьмёт под своё крыло.
– Ну, Тарри клялся всем подряд, что не даст её в обиду. Я перекинулся с ним парой слов; парень неплохой, но у него, конечно, ветер в голове.
– На юге, на Земле злых чудес, такие слова сочли бы за большую похвалу…
Переговариваясь так, наполовину шутя, наполовину всерьёз, они вышли наконец к нужному костру. Тайра и впрямь взялась кашеварить; Дёран по обыкновению терзал семиструнку, скорее, размышляя под мелодичный перебор, чем играя по-настоящему; Рейна, сосредоточенно сдвинув брови к переносице, показывала Мэв, как перевить верёвку с морт и обратить её в оружие или защиту. Чуть поодаль сидели на брёвнышке Киар и Илка; она заплетала его волосы в косицы и жгуты, изобретая какую-то мудрёную причёску, и украшала её синими цветами, а он негромко зачитывал по памяти длинную поэму, невозможно героическую и скучную – но делал это с таким пылом, что можно было заслушаться. Судя по синим узорам на белоснежной хисте, Киар снова потратил несколько часов, чтоб создать себе новую щегольскую одежду. Илку он тоже нарядил на ишмиратский манер, в зелёные и серебряные шелка, и ей это удивительно шло – и без того миловидная, она сделалась настоящей красавицей.
…когда Телор увидел её, то на мгновение остолбенел.
– Иллейд? – произнёс он тихо. – Да нет, быть не может…
Слух у северянки был чуткий; она вздрогнула поначалу, услышав имя, и закаменела тоже, но почти сразу заставила себя расслабиться, выдохнуть:
– Знакомо звучит. Но ты уж не сердись, добрый человек, если я тебя и знала, то не помню: слишком долго меня поили дурманом, память начисто вымыли-выстирали, она теперь как белёное полотно. Чем хочешь, тем и крась.
Телор тоже вздохнул прерывисто – и улыбнулся, так, словно этой улыбкой боялся разбить кого-то.
Может, Илку; может, самого себя.
– Это не беда, – произнёс он, приближаясь и подсаживаясь на краешек бревна, достаточно далеко, чтоб не мешать. Киар, который до того замолк, теперь с любопытством вертел головой, поглядывая то на подружку, то на незнакомого киморта-северянина. – Теперь всё не беда… Расскажи-ка мне о юге; я там давно не был.
– Да что я видела-то, сидя в оазисе?
– Вот что видела, то и расскажи.
Они так и просидели рядом – и за трапезой, и потом. Проговорили бы, пожалуй, целую ночь, но Алаойш разогнал их и отправил спать: назавтра ведь собирались выступать к Ульменгарму.
А сновидения между тем были тревожными.
…Ему снилась Фогарта – но совсем маленькая, какой он забрал её из семьи; девочка лет четырёх, не больше. Она играла на полу его комнаты, серьёзно насупив рыжие брови, и подползала то к маятнику, то к свитку, спрашивая время от времени: «А это можно?» Он кивал или неопределённо хмыкал в ответ, слишком увлечённый чтением, пока не заметил вдруг, как детская рука тянется к большой чёрной змее.
– Можно?
– Нет! – вскочил он, опрокидывая и стол с горой манускриптов, и чернильницу, но оказалось уже поздно: щёлкнула ширма, и детский силуэт промелькнул уже за ней.
Как и змеиный хвост.
Подбирая на ходу нелепо длинные полы хисты и рукава, Алаойш выскочил наружу, в сад; бежал изо всех сил по скользкой от росы траве, стряхивая липнущие к лицу лепестки чийны, однако никак не мог догнать маленькую беглянку. Он проскочил заросли насквозь, срезая путь, и очутился на поляне, по колено затянутой туманом. Там тоже стояла девочка, но другая, постарше, в том прелестном возрасте, когда дитя превращается в девушку.