Отец повторил все это в трубку, и Дэйзи сказала:
— Я знаю это место. Приеду минут через тридцать.
— Ах, Дэйзи, детка, какая ты хорошая девочка, как ты любишь своего папочку.
— Да, да, — пробормотала она устало.
Филдинг положил трубку и повернулся к Пинате, который сидел за столом и писал письмо сыну Джонни. Мальчику исполнилось десять лет, он жил с матерью в Новом Орлеане, и Пината виделся с ним лишь один месяц в году, но регулярно, каждую неделю, посылал ему письма.
Не поднимая головы, Пината спросил:
— Ну что? Она приедет?
— Конечно, приедет. Немедленно. Я же говорил, что так и будет. Верно?
— Я не всегда верю тому, что говорят люди вроде вас.
— Я мог бы обидеться на ваши слова, но не стану. У меня прекрасное настроение.
— Еще бы. После того как вы прикончили бутылку моего виски.
— Я ведь называл вас джентльменом? Разве вы не слышали, как я говорил Дэйзи, что вы джентльмен?
— Ну и что?
— А то, что ни один джентльмен не пожалеет глотка виски для такого же джентльмена, если тот оказался в беде. Это одна из норм цивилизованного общества.
— Неужели?
Пината закончил письмо: «Джонни, будь хорошим мальчиком, не забывай мне писать. Вкладываю пять долларов, чтобы ты купил маме и младшей сестренке подарки к Валентинову дню. С любовью, твой папа».
Он положил письмо в конверт и заклеил. У него всегда появлялось ощущение боли и одиночества, когда он писал сыну. Джонни был единственным родным человеком, которого он знал. В эти моменты Пинату захлестывала ненависть к окружающему миру. По крайней мере к тому, что было рядом. В данный момент гнев его сосредоточился на Филдинге. Он наклеил марку и сказал:
— Фостер ты обычный тунеядец.
— Я Филдинг, если вы не возражаете.
— Фостер, Филдинг, Смит, все равно тунеядец.