«Европа, — подумал Андрей, — приезжайте к нам в Россию. Там батареи огнедышащие даже в мае…» Франческа чиркнула спичкой — она сломалась. У женщины от волнения и бессонной ночи еще дрожали руки. Андрей опустился на корточки, отобрал у нее коробок. Спички были обыкновенного сечения, но в несколько раз длиннее традиционных. Неудивительно, что они ломались в трясущихся руках. Андрей аккуратно зажег спичку, поднес ее к скомканной газете. Бумага занялась, за ней зажглись лучины, лежащие сверху. Он покосился на горку березовых поленьев, складированных за камином. До них еще не дошло. Он не заметил, как машинально сунул спички в карман.
— Нет уж, давайте сюда, — горничная сморщила носик и протянула руку. — Это не ваши спички. А то опять буду искать, как вчера. Последний коробок — постоянно забываю купить еще…
— Простите, — смутился Андрей, — дурная привычка.
Вытяжка в доме была хорошей. И ветер снаружи играл на руку. Лучины потрескивали, превращаясь в угольки. Франческа укладывала на них дрова. Камин загудел. Андрей отрешенно смотрел, как огонь пожирает сухое дерево. Вышел из оцепенения.
— А что, пропадали спички?
— Да ерунда какая-то, — отмахнулась Франческа, — каминные спички всегда лежат на каминной полке, вот здесь, — кивнула она на толстую плиту над очагом. Там стояли свечи в подсвечниках, несколько фарфоровых фигурок. Там же была фотография покойного Фридмана, но сейчас ее убрали — видимо, Эмма унесла к себе. — Днем вчера стало прохладно, решила растопить камин. Спички всегда на полке, а вчера вдруг пропали. Пошарила — нет. В общем, ничего удивительного, мы все в эти дни ходим потерянные, хватаемся за все подряд… Пошла на кухню, отыскала обычные спички, зажгла. Через час решила пыль смести с каминной полки — вижу, лежат каминные спички. Не по глазам, наверное, оказалось, а может, за подсвечником не разглядела…
Франческа добавила в очаг еще пару поленьев, распрямила спину. Она печально смотрела на огонь.
— Больше ничего удивительного в эти дни не происходило? — пробормотал Андрей.
— Сколько угодно, — отозвалась женщина. — Вчера же днем решила вымыть посуду, пошла на кухню, пустила воду, смотрю — а посуда уже помытая… Видно, как сомнамбула, во сне мыла, не понимала, что делаю, а потом забыла. Я даже испугалась. А в ночь, когда Алекс умер, я несколько раз ходила входную дверь закрывать. Выходила наружу, потом обратно в дом, вроде запирала. Потом опять подходила к двери — а она открытая. И так несколько раз за ночь. Опять не понимала, что делаю. А еще Эмма у себя в комнате так громко плакала, и Анна плакала… Я думала, что с ума сойду, ум за разум заходил…
— Скоро все пройдет, Франческа, — успокоил Андрей. — Надо меньше зацикливаться и больше абстрагироваться…
Именно этим он и занимался в последующие минуты. Шевелилось что-то в голове, цепочка начала выстраиваться. В ней не хватало звеньев, но они возникали ниоткуда, крепились к цепи. Если все это было правдой, то она была ужаснее любого вранья. Он угрюмо смотрел, как понурая фигурка бродит по гостиной, запинаясь об объедки и предметы мебели. Франческа неловко собирала посуду, уносила на кухню. Рассыпались вилки с ложками. Андрей кинулся их поднимать.
— Оставьте, все в порядке, это моя работа… — прошептала женщина.
В голове творилось что-то бесподобное. Он должен был убедиться: либо ошибка, либо все так и было! Он подошел к лестнице. Навстречу спускался Полянский.
— Вы где? — зашипел Андрей.
— Лично я вообще-то здесь, — растерялся Максим. — Смолич бродит по периметру сада — пошумит, если появятся посторонние. Веприн еще раз решил обшарить кабинет Фридмана — видимо, первых восьми раз показалось недостаточно…
Андрей поманил его к себе, что-то зашептал на ухо. Лицо Полянского стало меняться, как-то сморщилось.
— Это нужно срочно сделать, — бормотал Андрей, — подключить Москву по закрытому каналу — должны же эти злополучные «русские хакеры» сделать хоть что-то полезное. Пусть привлекут Мансура Хамиля, передадут, что это моя личная просьба. Время не ждет, все делать быстро… — он обернулся. Горничная какой-то мертвой зыбью струилась по гостиной, собирала посуду, относила на кухню. На вершине лестничного марша появилась бледная женщина в длинном платье, которое язык не повернулся бы назвать бальным. Ее лицо окончательно истончилось, глаза смотрели безжизненно, волосы висели спутанными прядями. Она спускалась в холл — как-то неуверенно, шатко, держась за перила.
— Эмма, как вы себя чувствуете? — устремился он к ней.
— Спасибо, пока живая, — женщина остановилась, равнодушно обозрела холл. — А где все? Вы отпустили их?
— Да, мы со всеми поговорили, ваши гости разошлись. Их присутствие уже не актуально.