Морские байки

– Ты верно понял, Витя – согласился с предположением советского капитана Христов – Уходим подальше от этих вояк психованных.

В этот момент, оторвавшись от чёрной резиновой насадки радиолокатора, в разговор вклинился старший помощник капитана «Огняны». Он только что заступил на вахту и, как положено, знакомился с окружающей судно обстановкой. Старпом начал что-то быстро и взволнованно объяснять капитану, разумеется по-болгарски. Я тем не менее понял общий смысл его речи. С юго-запада к нам приближалась некая крупная цель и, судя по скорости хода около двадцати пяти узлов[28], это мог быть только военный корабль. Вояка, как обозвал его старпом Христова. Болгарский же траулер, как, впрочем, и наша «Онега», едва мог выжать 12, в лучшем случае 13 узлов. Траулер, уходя от явной погони, пошёл полным ходом. Капитан «Огняны» изменил курс судна на тридцать градусов вправо, но зловещая зелёная точка на экране локатора продолжала стремительно расти и приближаться. Вот уже на горизонте показались серо-стальные очертания военного корабля.

Эсминец – коротко бросил Христов, не отрываясь от бинокля и приказал играть общесудовую тревогу. Череда из семи коротких, взвинчивающих нервы звонков с одним длинным в конце, заполнили всё пространство судна. Ожила УКВ-станция, настроенная международный канал. С сильным испанским акцентом заговорил по-английски командир аргентинского эсминца. Он категорично утверждал, что болгары находятся в экономической зоне Аргентины. Вояка потребовал от Христова застопорить машины и лечь в дрейф. Никакие возражения по поводу того, что «Огняна» находится в международных водах и до ближайшего берега – Фолклендов, кстати ещё не вполне себе аргентинского, целых двести семьдесят миль, во внимание не принимались. И наконец, видимо, в качестве неопровержимого аргумента в пользу своей правоты аргентинец открыл артиллерийский огонь по безоружному рыбаку. Военные маринерос[29] на эсминце, то ли проявляли пока гуманизм, то ли, к счастью, не являлись асами морского боя. Пуляли они по известному молочному адресу. Снаряды ложились то с перелётом, то с недолётом. Не знаю, как другие, но я с самого начала обстрела почувствовал, что сегодня не вполне готов к роли мишени и внятно ощутил предательскую слабость в коленках и желание немедленно расстаться со съеденным не так давно завтраком.

Эсминец, тем временем, подошёл совсем близко. Мои болгары решили не искушать судьбу и застопорили машины, готовясь принять на борт незваных гостей. Однако, командир аргентинского эсминца повёл себя с какой-то бессмысленной, подлой жестокостью. По беззащитному, неподвижному траулеру открыли огонь из крупнокалиберного пулемёта. На этот раз, при стрельбе практически в упор, промазать было невозможно. Плотный огонь методично вёлся по надстройкам и корпусу судна, где находились каюты экипажа. Мы втроём, капитан Христов, его старпом и я, лежали в ряд, тесно прижавшись к палубе на штурманском мостике «Огняны». Недалёким отбойным молотком работал бравый аргентинский пулемёт, а на нас сыпались толстые осколки стекла из высаженных пулями иллюминаторов, куски пластиковой обшивки и древесные щепки.

По железным ступеням трапов «Огняны» застучали чужие тяжёлые башмаки. Зазвучали резкие, звонкие команды по-испански. Мы едва успели встать и отряхнуться, как на мостик ворвались здоровенные парни в чёрной униформе и беретах, вооружённые короткоствольными автоматами. Один из десантников, видимо командир, выпучив и без того выпуклые глаза, двигая взад-вперёд тяжёлой челюстью сходу принялся орать на нас, буквально брызжа слюной. Орал он вроде бы как по-английски, но с таким туземным акцентом, что понять его было мудрено. Христов попытался было объясниться с ним, но его похожий на гориллу собеседник не стал его слушать и носком кованного ботинка, с металлической накладкой на носке нанёс ему страшный удар под правую коленную чашечку. Болгарский капитан охнул и рухнул на левое колено. Горилле показалось этого мало, и он врезал ребром толстой ладони в дырчатой перчатке без пальцев по капитанской шее. Йордан, потеряв сознание, распластался на палубе ещё минуту назад своего, капитанского мостика. Я же поймал себя на мерзком ощущении полной беззащитности перед этими новоявленными корсарами, и ещё мне показалось, что я, словно бы, участвую в съёмках жестокого, реалистичного фильма про войну. В короткий момент установившейся тишины смертельно бледный старпом вдруг сделал шаг навстречу к вооружённому до зубов громиле и с ненавистью бросил в его звероподобную физиономию:

– Фашистите![30] Фашистите проклятые!

Я, признаться и так пребывал в совсем негероическом ступоре от всего происходящего, но после такого, на мой взгляд, тяжёлого оскорбления, нанесённого и без того свирепому аргентинскому вояке, с ужасом ожидал от него всего, что угодно. Однако, к моему изумлению военный не счёл всемирно известное итальянское слово грубым. Громиле, как я понял, обвинение в фашизме даже польстило. Он обнажил в хищной улыбке ряд превосходных белоснежных зубов и, снисходительно похлопав оторопевшего старпома по плечу, охотно и, даже с гордостью, с ним согласился:

– Си, синьор маринеро! Носотрос лос фасистас![31]

Затем нам приказали поднять на ноги едва пришедшего в себя капитана Христова и, захватив его с собой, отправляться в столовую команды. Йордан почти не мог наступать на повреждённую ногу. Каждый его шаг, судя по бледному лицу и закушенной нижней губе, сопровождался резкой болью. Капитан опирался на наши плечи, порой просто повисая на них, но мы с его старпомом, кое-как спустившись по двум трапам, всё же сумели добраться до столовой. Здесь было полно народу, судя по всему весь экипаж «Огняны». Четверо были ранены и кое-как перебинтованы подручными средствами. Раненые старались вести себя тихо. Кто-то придушенно стонал и раскачивался на стуле от боли, а кто-то пребывал в забытье, уронив голову на обеденный стол. Хуже всех выглядел второй помощник Ибрагим. Он лежал на нескольких, сложенных вместе, испачканных кровью праздничных белых скатертях, которые, похоже, догадались вытащить из рундука в столовой и приспособить вместо матраса. Ибрагим был без сознания, лицо его приобрело серо-зелёный, почти покойницкий оттенок. Правой ноги, ниже колена у него не было. Культю в верхней части жёстко перетянули несколькими, связанными вместе морскими узлами кухонными полотенцами. Сидящая на палубе, рядом со своим искалеченным женихом бледная, как смерть Нэйдена, не плакала, а только вытирала Ибрагиму испарину и пыталась поить его водой из маленького стограммового стакана. Через минут двадцать в дверях салона появился аргентинский морской офицер в чёрном, с золотыми галунами кителе и роскошной, расшитой серебром фуражке с высокой тульей. Офицер был молод, черняв и смазлив. Он принялся молча рассматривать болгар, сгрудившихся в столовой. Я, похоже, первым увидел его и не знаю почему, но почувствовал, что обязан что-нибудь предпринять. Мне пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы открыть рот.

– Господин офицер – обратился я по-английски к юному офицеру – Здесь есть раненые. Один очень тяжело. Он потерял ногу и может в любой момент умереть.

Расшитый галунами аргентинский павлин уставился на меня с выражением крайнего недоумения на смуглой, кукольной физиономии. Можно было подумать, что он узрел внезапно заговорившего по-человечьи, чёрного таракана-кукарачу. С минуту, брезгливо оттопырив чувственную нижнюю губу, он изумлённо взирал на меня, затем, изящной рукой, затянутой в белоснежную лайковую перчатку, аккуратно снял со своего левого плеча невидимый волосок и… с достоинством удалился. Наступила ночь. В салон ввалился тот самый, гориллоподобный морпех, избивший на мостике Христова и увёл с собой машинную команду. Через полчаса траулер ожил, заработали его дизеля, и мы двинулись в неизвестность. Судно плавно покачивалось на ходу. Ибрагим начал громко стонать и, мешая болгарскую и турецкую речь, бредить. Нэйдена как могла пыталась его успокоить. Она гладила раненого по седой, кудрявой голове и что-то шептала ему. Задремавший было в капитанском кресле часовой с автоматом очнулся и вскочив на ноги во всю глотку истошно заорал:

– Силенсио!!![32]

Солдат так громко потребовал тишины, что Ибрагим пришёл в себя и приподнявшись на локте, обвёл столовую мутным, непонимающим взглядом. На шум прибыли двое сослуживцев сонного часового. Парни явно были навеселе, похоже они добрались до запасов спиртного в капитанской каюте. Один из солдат вперился в Нэйдену и восхищённо поцокав языком, уселся рядом с ней на палубу. Короткоствольный автомат он положил возле себя. Глупо хихикая, аргентинец начал что-то говорить по-испански, в то время как его правая рука поползла по ноге женщины, забираясь к ней под юбку. Нэйдена отпрянула и с размаху залепила наглецу звонкую пощёчину. Солдат злобно, по-гусиному зашипел, и вскочил на ноги. Подскочил на подмогу его товарищ и они, схватив Нэйдену за руки, вместе рывком подняли женщину на ноги и потащили на выход из столовой. Она принялась кричать и отбиваться и тогда один из мерзавцев нанёс ей короткий удар в солнечное сплетение, а другой резко рванул ворот блузки, разрывая её до самого пояса. Обнажились маленькие, словно испуганные птенцы, смуглые груди. Вдруг во внезапно наступившей тишине раздался металлический лязг затвора и тихий полный ярости голос произнёс:

– Дурдурмак, домузлар!!![33]

Ибрагим, приподнявшись на локте, держал в правой, подрагивающей руке забытый похотливым солдатом автомат. Его полубезумные глаза, налитые кровью, казалось светились тёмной, волчьей злобой. Он медленно перевёл ствол оружия от вмиг протрезвевших вояк, державших его невесту, на стоящего чуть поодаль часового. От раненого турка веяло материальной, сиюминутной угрозой. Часовой, побелевший с лица, послушно закивал и без лишних комментариев положил своё оружие на палубу, даже отодвинул его ногой подальше от себя, видимо, чтобы не искушаться. Ибрагим вновь перевёл ствол автомата на оцепеневших, незадачливых насильников. Можно было не сомневаться, что он готов стрелять и, даже, убить Нэйдежду вместе с солдатами, лишь бы не отдать свою женщину на поругание. Один из морпехов, стоящий ближе к двери, пришёл в себя раньше других. Он резко толкнул Нэйдену в сторону Ибрагима. Женщина, не удержавшись на ногах, упала прямо на обмотанную окровавленными тряпками культю своего жениха. Раненый дико закричал от болевого шока и, выпустив вверх короткую очередь из автомата, потерял сознание. От пережитого унижения солдаты пришли в неописуемую ярость. Особенно расходился пристававший к невесте Ибрагима. Он бегал по столовой, брызгая слюной и выкрикивая фальцетом испанские ругательства. Пинками он поднимал на ноги пленный экипаж траулера, угрожая болгарам своим вновь счастливо обретённым оружием. Всех погнали на выход из столовой. Находящегося без чувств Ибрагима мы несли с собой, взявшись за четыре угла окровавленной скатерти. Нас толпой повели на кормовую палубу и выстроили в два ряда у кормового слипа. Все та же троица аргентинских морпехов с решительным видом встали перед нами и взяли оружие наизготовку. Я почувствовал какое-то цепенящее безразличие, и опять вернулось ощущение нереальности, киношности всего происходящего. В этот момент скованная ужасом толпа мирных безоружных людей раздвинулась и вперёд вышел капитан Христов. Он стал говорить по-испански, медленно и чётко выговаривая, похоже, недавно заученные фразы. Мне, не большому знатоку испанского, в этот ставший оглушительно реальным момент всё было понятно без перевода.

– Я капитан болгарского судна «Огняна» Йордан Христов – говорил он, выпрямившись во весь рост, стараясь глядеть прямо в глаза аргентинцам – За пятнадцать минут до ареста судна я передал радиообращение "ко всем, кто меня слышит" на открытых частотах. Я сообщил, что destructor[34] аргентинских ВМФ "Caballero"[35] производит незаконное, с применением оружия, задержание моего траулера в международных водах. В случае исчезновения судна и экипажа вся ответственность ляжет на правительство Аргентины, командование её ВМФ и непосредственно на офицерский состав и команду эсминца " Caballero".

После этой решительной речи болгарского капитана я физически ощутил, как спадает висящее в воздухе напряжение. Правда один из солдат, тот самый, который затеял всю эту свару, видимо продолжал чувствовать себя во всех смыслах неудовлетворённым. Он шагнул вперед и, злобно прошипев "каброн"[36] в лицо Христову, ткнул его стволом автомата в живот.

– Кесар![37] – Донеслась команда с палубы, расположенной выше. По трапу к нам неторопливо спускался давешний красавчик-офицер.

Стоянка в Поморске

Михаил Неелов, третий штурман траулера «Пикша» сменился с вахты. Шли вторые сутки стоянки в маленьком беломорском порту Поморске, но самого города Михаил всё ещё не увидел. Вот и пришло время исправить эту ошибку. Таксист, не спросив пассажира, в каком именно месте городка ему надо оказаться, привёз Михаила в центр. Умный таксист доставил его даже не в центр, а в настоящий эпицентр местной цивилизации. Таковым по праву считался ресторан «Поморье». Вот и дорогие коллеги, морячки с «Пикши», весёлые и беззаботные покуривают на бетонном крыльце у распахнутых дверей.