Настоящее может изменить прошлое, а будущее может изменить настоящее. Кроме того, вспоминая прошлое, вы вспоминаете одни его части и забываете другие. Вы очистили воспоминания от одних происшествий, но оставили другие, потенциально столь же важные, — так же, как в настоящем вы знаете об одних аспектах своего окружения и не осознаете другие. Вы категоризируете свой опыт, группируете одни элементы с другими и отделяете их от остальных. В этом есть загадочная произвольность. Вы не делаете всестороннюю, объективную опись. Вы не можете. Вы просто недостаточно знаете. Не способны достаточно воспринимать. И вы необъективны. Вы живы. Вы субъективны. У вас есть свои законные интересы, по крайней мере вы заинтересованы в самом себе, по крайней мере обычно. Что именно должно быть включено в историю? Где на самом деле пролегает граница между событиями?
Сексуальное насилие над детьми удручающе распространено156. Однако оно распространено не настолько, как думают плохо обученные психотерапевты, и не всегда приводит к появлению ужасно травмированных взрослых157. Люди различаются по своей устойчивости. На событие, которое уничтожило одного человека, другой отреагирует, едва пожав плечами. Но психотерапевты, у которых мало знаний, и те получены из вторых рук — от Фрейда, — словно аксиомы придерживаются предположения, что несчастный взрослый, которого они встретили в рамках своей практики, был подвержен сексуальному насилию в детстве. Иначе откуда все его беды? И вот они копают, и делают выводы, и сближаются с клиентом, и предполагают, и реагируют чрезмерно, и оказываются предвзятыми, и дают крен. Они раздувают значение одних событий и принижают значение других. Они подравнивают факты, чтобы уместить их в свою теорию158, и убеждают своих клиентов, что те пережили сексуальное насилие, просто этого не помнят. И тогда клиенты начинают вспоминать. А потом начинают обвинять. Иногда того, что они «помнят», просто не происходило, и люди, которых они обвиняют, невиновны. Есть ли в этом что-то хорошее? По крайней мере, теория психотерапевта остается нетронутой. Это хорошо — для психотерапевта. Но сопутствующий ущерб не заставляет себя ждать. Однако люди готовы к большому сопутствующему ущербу, если могут сохранить свою историю.
Я все это знал, когда мисс С. поведала мне о своих сексуальных опытах. Когда она описала свои походы по барам для одиноких и то, к чему эти походы постоянно приводили, я сразу подумал о множестве вещей. Я подумал: «Ты такая расплывчатая, несуществующая. Ты обитательница хаоса, подземного мира. Ты идешь одновременно в десять разных мест. Кто угодно может взять тебя за руку и отвести, куда захочет». В конце концов, если вы не ведущий актер в собственной драме, вы играете эпизодическую роль в чужой, и вам вполне может быть поручена роль мрачная, одинокая и трагичная.
После того как мисс С. рассказала свою историю, мы сидели в молчании. Я думал: «У тебя нормальные сексуальные желания. Ты невероятно одинока. Ты сексуально не удовлетворена. Ты боишься мужчин, ничего не знаешь о мире и о самой себе. Ты блуждаешь повсюду, как несчастье, готовое случиться. И несчастье действительно случается, и это твоя жизнь». Я подумал: «Часть тебя хочет, чтобы ее взяли. Часть хочет быть ребенком. Тебя оскорбляли братья и игнорировал отец, так что часть тебя хочет отомстить мужчинам. Часть тебя виновата. Другая чувствует стыд. Еще одна часть напугана и взволнована. Кто ты? Что ты сделала? Что случилось?»
Какой была объективная правда? Не было способа узнать объективную правду. Никогда такого способа не будет. Не было объективного свидетеля, и никогда не будет. Не было полной и упорядоченной истории. Такого не было и не может быть. Были и есть только обрывочные свидетельства и фрагментарные точки зрения. Но одни всегда лучше других. Память — это не описание объективного прошлого. Память — это инструмент. Память — это гид прошлого по будущему. Если вы помните, что случилось что-то плохое, и можете выяснить почему, вы можете избежать повторения этого плохого. Это и есть цель памяти. Она не в том, чтобы «помнить прошлое». Она в том, чтобы предотвратить те же самые проклятые события, которые грозят случиться снова и снова.
Я подумал: «Я могу упростить жизнь мисс С. Я могу сказать, что ее подозрения о насилии полностью оправданны, и что ее сомнения в случившемся были не чем иным, как дополнительным свидетельством ее всесторонней и продолжительной виктимизации. Я могу настаивать на том, что ее сексуальные партнеры по закону обязаны были убедиться, что она не слишком ослаблена алкоголем, чтобы дать согласие. Я могу сказать ей, что она бесспорно подвергалась насильственным и незаконным действиям, если только не согласилась на каждое сексуальное действие, четко выразив согласие словами. Я могу сказать ей, что она была невинной жертвой». Я мог бы сказать ей все это. И это было бы правдой. И она бы приняла это за правду и запомнила на всю жизнь. Она стала бы новым человеком, с новой историей и новой судьбой.
Но я также подумал: «Я могу сказать мисс С., что она ходячая катастрофа. Я могу сказать, что она входит в бар, как куртизанка в коме, что она опасна для себя и для окружающих, что она должна проснуться. Иначе, если она ходит по барам для одиночек и слишком много пьет, если незнакомцы приводят ее домой и у нее происходит с ними грубый насильственный (или даже нежный, заботливый) секс, то чего, черт возьми, она ожидает?» Другими словами, я мог сказать ей, в более философских терминах, что она ницшеанский «бледный преступник» — человек, который в одно мгновение нарушает священный закон, а в следующее уклоняется от расплаты. И это тоже было бы правдой, и она бы приняла это как правду и запомнила бы. Если бы я был приверженцем левой идеологии, идеологии социальной справедливости, я рассказал бы ей первую историю. Если бы я был приверженцем консервативной идеологии, я рассказал бы ей вторую. Ее реакция и на первую, и на вторую историю, к моему удовлетворению, подтвердила бы, что то, что я сказал ей, было правдой — полной, неопровержимой правдой. Но это было бы советом.
Разберитесь сами
Вместо этого я решил слушать. Я научился не красть у клиентов их проблемы. Я не хочу быть героем-искупителем или deus ex machina — по крайней мере, не в чужой истории. Я не хочу их жизней. Так что я попросил клиентку сказать мне, что она думает, и слушал. Она говорила много. Когда мы закончили, она все еще не знала, была ли изнасилована, и я тоже не знал. Жизнь очень сложна.
Иногда вы должны изменить способ понимания всего, чтобы по-настоящему понять что-то. «Изнасиловали ли меня?» — этот вопрос может быть очень трудным. То, что он задан в такой форме, уже означает существование бесконечных слоев сложности, что уж говорить про уточнение «пять раз». В вопросе «Изнасиловали ли меня?» скрыто бесконечное множество других вопросов: что такое насилие? Что такое согласие? Что составляет надлежащую сексуальную осторожность? Как женщина должна защищать себя? В чем заключается вина? «Изнасиловали ли меня?» — это гидра. Если вы отрубаете ей одну голову, вырастают еще семь. Такова жизнь. Мисс С. пришлось бы говорить двадцать лет напролет, чтобы выяснить, была ли она изнасилована. И кто-то должен был бы ее слушать. Я запустил процесс, но обстоятельства не позволили мне его завершить. Она закончила терапию со мной лишь немного более собранной и менее расплывчатой, чем когда впервые пришла ко мне на прием. Но, по крайней мере, она не стала живым воплощением моей проклятой идеологии.
Люди, которых я слушаю, должны говорить, потому что таким образом они думают. А людям необходимо думать. Иначе они просто вслепую блуждают среди ям. Когда люди думают, они симулируют мир и планируют свои действия в нем. Если они хорошо его симулируют, то могут выяснить, какие глупости им не следует делать. И тогда они могут их не делать. И им не придется страдать от последствий. В этом цель мышления. Но мы не можем думать в одиночку. Мы симулируем мир и планируем свои действия в нем. Только люди делают это. Вот насколько мы потрясающие. Мы создаем свои маленькие аватары, помещаем их в вымышленный мир и смотрим, что происходит дальше. Если наш аватар успешен, в реальном мире мы ведем себя соответственно. И тогда мы тоже успешны (или надеемся, что это так). Если наш аватар терпит крах, то, будучи хоть сколько-нибудь разумными, мы не отправляемся вслед за ним. Мы оставляем его умирать в одиночку в вымышленном мире, чтобы нам самим не пришлось по-настоящему умереть в мире реальном.
Представьте себе разговор двух детей. Младший говорит: «Круто было бы залезть на крышу!» Он только что поместил свой маленький аватар в вымышленный мир. Но его старшая сестра возражает. Она вмешивается: «Это глупо. Что, если ты свалишься с крыши? Что, если папа тебя застукает?» Тогда младший ребенок может изменить первоначальную симуляцию, прийти к правильному выводу и позволить вымышленному миру сгинуть. Или нет: может, стоит рискнуть? По крайней мере, теперь риск можно учесть. Вымышленный мир стал чуть сложнее, а аватар — чуть мудрее.
Люди думают, что они думают, но это не так. По большей части это самокритичность сходит за мышление. Настоящее мышление — редкость, так же, как и настоящее умение слушать. Думать — значит слушать самого себя. Это сложно. Чтобы думать, вы должны быть по крайней мере двумя людьми одновременно. Вы должны позволить этим людям не соглашаться друг с другом. Мышление — это внутренний диалог между двумя (или более) разными взглядами на мир. Точка зрения номер один — это аватар в симулированном мире. У него есть свои репрезентации прошлого, настоящего и будущего, свои собственные идеи о том, как надо действовать. То же самое касается точек зрения номер два, три и четыре. Мышление — это процесс, при котором эти внутренние аватары представляют и выражают свои миры друг другу. Думая, вы не можете использовать вместо аватаров каких-нибудь подсадных уток — иначе вы не будете думать. Вы будете рационализировать постфактум, причем ошибочно. Вы будете навязывать, что хотите, слабому оппоненту, и вам не придется менять свою точку зрения. Вы будете заниматься пропагандой. Вы будете использовать двойственный, противоречивый язык. Вы будете использовать свои заключения в поддержку своих же доказательств. А это значит прятаться от правды.
Настоящее мышление — процесс сложный, он многого требует. Вы должны одновременно быть хорошим спикером и внимательным, рассудительным слушателем. Это подразумевает конфликт. И вам нужно стерпеть этот конфликт. Конфликт требует переговоров и компромисса. Так что вы должны учиться отдавать и принимать, а также менять свои установки, регулировать свои мысли и даже восприятие мира. Иногда это приводит к поражению и устранению одного или нескольких внутренних аватаров. Им самим не нравится, когда они проигрывают и когда их устраняют. Их тяжело создавать. Они ценные. Они живые. Им хочется выжить. Они будут бороться за то, чтобы выжить. И лучше их послушать. Если вы их не послушаете, они спустятся в преисподнюю, превратятся в дьяволов и будут мучить вас. Поэтому думать — эмоционально больно, это требует большой физической отдачи — большей, чем что-либо другое, кроме как, разве что, не думать.
Чтобы все это происходило у вас в голове, надо очень ясно выражать себя, надо быть искушенным. Но что, если у вас не очень хорошо получается думать, быть двумя людьми одновременно? Все просто. Тогда говорите. Вам только нужен кто-то, кто будет слушать. Слушатель — это ваш союзник и оппонент. Слушатель проверяет то, что вы говорите (и что вы думаете), при этом ему самому ничего не надо говорить. Слушатель представляет все человечество. Он делегат от толпы. Толпа далеко не всегда права, но обычно она права. Для нее типично быть правой. Если вы говорите то, что всех ошеломляет, вам стоит пересмотреть свои слова. Я пишу это, прекрасно зная, что иногда спорные мнения верны, иногда даже настолько, что толпа погибнет, если откажется их слушать. Вот одна из причин, по которым человек морально обязан встать и сказать правду о своем собственном опыте. Однако нечто новое и радикальное по-прежнему почти всегда неверно. Вам нужны хорошие, даже выдающиеся причины, чтобы игнорировать общественное мнение или бросать ему вызов. Это ваша культура. Это могущественный дуб. Вы оседлали одну из его ветвей. Если ветвь сломается, падать придется низко — даже, возможно, ниже, чем вы думаете.
Если вы читаете эту книгу, велика вероятность, что вы привилегированны: вы можете читать, у вас есть время, чтобы читать. Вы забрались глубоко в облака. Потребовались поколения и поколения, чтобы вы смогли туда забраться. Немного благодарности тут будет вполне уместно. Если вы упорно хотите склонить мир на свою сторону, лучше, чтобы у вас были на то причины. Если вы собираетесь стоять на своем, опять-таки, лучше, чтобы у вас были на то причины. Лучше их как следует продумать. Иначе падать будет очень больно. Вы должны делать то же, что и другие люди, если только у вас нет хороших причин делать что-то иное. Если вы попали в колею, вы, по крайней мере, знаете, что другие люди следовали по этому пути. Если вы выбились из колеи, зачастую это означает, что вы сбились с пути. А в пустыне, которая простирается вдоль дороги, живут разбойники и чудовища. Так гласит мудрость.
Слушающий человек
Слушающий человек может отражать толпу. Он может делать это, ничего не говоря. Он может делать это, просто позволяя говорящему человеку слушать самого себя. Это то, что советовал Фрейд. Он укладывал своих пациентов на кушетку, чтобы они смотрели в потолок, а их разум блуждал и озвучивал все, что к нему приходит, пока он блуждает. Это его метод свободной ассоциации. Так психоаналитик, работающий по Фрейду, избегает переноса своих собственных предубеждений и мнений во внутренний ландшафт пациента. Вот почему Фрейд не сидел лицом к лицу с пациентами. Он не хотел, чтобы их спонтанные медитации менялись, пусть даже незначительно, под воздействием его эмоциональных реакций. Он был весьма обеспокоен тем, что его собственные мнения и, что еще хуже, его собственные нерешенные проблемы найдут свое неконтролируемое отражение в сознательных, равно как и бессознательных, ответах и реакциях пациента. Он боялся, что таким образом пагубно повлияет на развитие своих пациентов. По той же причине Фрейд настаивал на том, чтобы психоаналитики анализировали себя. Он хотел, чтобы те, кто практиковал его метод, обнаруживали и устраняли свои собственные слепые пятна и предрассудки, чтобы их практика не стала разрушительной. У Фрейда были на то причины. В конце концов, он гений. Вы можете определить это по тому, что его все еще ненавидят. Но у отстраненного и несколько отдаленного подхода, рекомендованного Фрейдом, есть и свои недостатки.
Многие из тех, кто стремится к терапии, хочет и нуждается в более близких, личных отношениях, хоть и это тоже таит в себе опасности. Отчасти поэтому я, как и большинство клинических психологов, в своей практике предпочел фрейдистскому методу беседу. Для моих клиентов может быть ценным видеть мои реакции. Чтобы защитить их от неоправданного влияния, которое эти реакции могут оказать, я стараюсь правильно ставить цели, чтобы ответы возникали благодаря соответствующей мотивации. Я делаю все, что могу, чтобы желать для них лучшего (что бы это ни было). Я делаю все самое лучшее, чтобы желать для них лучшего. Я стараюсь очистить свой разум и оставить свои беспокойства в стороне. Так я концентрируюсь на том, что лучше для моих клиентов, одновременно оставаясь бдительным к любым сигналам, говорящим о моем возможном непонимании, что означает это самое «лучше». Это то, о чем нужно договариваться, а не то, что можно предполагать. Это то, что нужно делать очень осторожно, чтобы смягчить риски близкого, личного взаимодействия.
Мои клиенты говорят. Я слушаю. Иногда отвечаю. Иногда ответ оказывается почти неуловимым, даже невербальным. Мы с клиентами встречаемся лицом к лицу. У нас возникает визуальный контакт. Мы можем видеть выражения лиц друг друга. Они могут наблюдать эффект, произведенный их словами на меня, а я — эффект, произведенный моими словами на них. Они могут отвечать на мои ответы.
ebooksa