Ли открывает мазницу и вытаскивает из дегтя небольшой жестяной ящичек. Раскрывает. Там другой черный ящичек. Жестяной он опускает обратно в мазницу, а черный — в небольшой грязный мешочек.
С мешочком в руке он идет в дом.
2. На съезд…
— …Итак по всей долине и через горы, до самого океана…
— И на Тетюхэ? — Шамов едет рядом с Граховым.
— Да, и на Тетюхэ… Все такие же столбы. Вели их, ты знаешь, сразу со всех пунктов полевых штабов. Анучино только обратилось к волостям, и крестьяне сами привозили и ставили, ну, а наши саперы и телефонисты протянули проводку.
— И весь повстанческий фронт соединен телефоном…
— Да… Скоро за Яковлевку поведем и в Имано-Вакскую долину, а там Хабаровск… Гурко с Морозовым ставят в своем районе столбы.
— Откуда у вас столько проводов взялось?..
Пертенко, тоже делегат на съезд от Яковлевской волости, присоединился к ним по дороге.
— Мы и сами долго не знали, как быть, да телефонисты сообразили: ведь у Колчака полные столбы проводов — ну, нельзя такое неравенство — пошли и поснимали частицу… Нам ведь тоже нужно… — И Грахов громко, раскатисто, по-семинарски смеется.
— Здорово!.. Поделились малость, значит… — вторит ему звонким старческим голосом Пертенко.
— Ну, не один Колчак поделился, — Шамов выравнивает свою лошадь — выехали с тропы на дорогу, — у нас Шевченко, да Борисов заставили поделиться и японцев, много поснимали и телефонных проводов ночью, в гарнизоне.
— Вот, здорово! Еще чище… — И довольный Пертенко подгоняет свою кобыленку — тоже выровнялся на дорогу.
Кавалькада выехала на широкое Анучинское шоссе, спускающееся в долину. Как на ладони растянулось несколько разбросанное там урочище Анучино, прижатое сопками к реке Даубихэ.
Быстро, рысью спускается в село конный отряд и в улицы… Вот мимо церкви…
— Как у вас с попом — ладите?.. — Шамов к Грахову.
— Водолаз проклятый… Все лазит к Никольску…
— Не пускали бы… Или совсем выслали бы из тайги…
— Крестьяне… Да и некогда все… А доберусь и до него, погоди… — и Грахов нагайкой в сторону поповского дома — водолаз чортов!..