Казаки проталкивают убитого головой вперед. Вот он перегибается в топку, повисая; слышно еще, как трещат, сгорая, его черные кудрявые волосы. Еще толчок, — и он весь в топке…
Крышку захлопывают. Никто не хочет глядеть… Снизу кричат:
— Что, следующего?..
— Э… добейте их там… а то здесь возиться неудобно… — кричит Коренев. Потом, не выдержав, сам соскакивает с паровоза, хватает у кого-то из солдат гранату и…
— Хряст! Так! — глухие удары по чему-то твердому, точно по костям. Глухой стон из мешка. А потом — кровь пятном все больше и больше по мешку и на песок: кап… кап… кап…
Добитых поднимают и прямо в мешках сбрасывают в топку.
Скулы японцев блестят на солнце в улыбках…
— Карасэ, капитан! — один из них.
— Олл райт? — Коренев хлопает его по плечу.
— Олл райт!..
Оба смеются и берут под козырек.
Коренев отирает платком пот с лица и засовывает в карман наган.
Оставив дежурить у топки двоих казаков, команда молча удаляется на станцию.
Молчит и эсаул Коренев — как-то не выходит у него улыбка.
Одни макаки четко и весело шагают по звонкой гальке станции.
Полдень.
И еще жарче печет солнце.
И еще ярче блестит медная пластинка паровоза: 917 С. Б.
Глава 14-ая
МАТЬ