Нечто вроде горькой ярости, которой сменилось любопытство, овладело всем моим существом.
Три идентичных домика, и опять три идентичных домика.
Хотя открыв первую дверь, я уже взломал межпространственную тайну.
Мрачная решимость овладела мной. Теперь я двигался по переулку, и мое разочарование росло с ужасающей скоростью.
Поворот, три желтых дверцы, куст калины, новый поворот и появление трех дверец в белой стене и тень от кустов. Это повторялось, как в последовательности цифр, вот уже полчаса, став каким-то наваждением во время моего яростного и шумного движения.
И вдруг, после нового поворота, эта ужасная симметрия исчезла.
Были те же три дверцы и калина, но появился и большой портал из серого дерева, словно покрытый патиной. И эта дверь испугала меня.
Теперь шум налетал ревущими порывами. Я отступил к Молденштрассе. Музыкальные периоды стали похожи на жалобные катрены — три дверцы и калина, три дверцы и калина…
Наконец замигали первые фонари реального мира. Но шум преследовал меня до самого выхода на Молденштрассе. Он разом оборвался, перейдя в веселые шумы вечерней заполненной народом улицы. Таинственная и ужасная череда звуков обернулась звонкими детскими голосами, поющими какую-то песню.
Невероятный ужас обрушился на город.
Я не стал бы упоминать о нем в этих кратких мемуарах, интересных только для меня, если бы не нашел таинственной связи между сумрачным переулком и кровавыми преступлениями, которые еженощно происходят в городе.
Более ста человек внезапно исчезли. Сотня других была убита с чудовищной жестокостью.
Когда я начертал на плане города извилистую линию Берегонгассе, непонятный тупик, врезающийся в наш земной мир, то с невероятным удивлением обнаружил, что
Несчастный Клингбом исчез одним из первых. По словам его приказчика, он растаял, как дым, когда входил в помещение перегонных кубов. Жена торговца зерном последовала за ним, унесенная из своего печального садика. Ее мужа нашли с пробитой головой в сушильне.
В одном доме на улице Старой Биржи исчезли все обитатели. На улице Церкви нашли два, три, четыре, а потом шесть трупов. На улице Почты было пять исчезновений и четыре убийства. И это продолжается, ограничиваясь Дойчештрассе, где снова есть убитые и похищенные.
Теперь я отдаю себе отчет, что говорить об этом равнозначно тому, что я сам распахну двери Кирхауза, мрачного приюта для сумасшедших, могилы, где не будет Лазаря. Либо я стану жертвой толпы религиозных фанатиков, которые в раздражении разорвут меня на куски, словно колдуна.
Однако после моих монотонных, ежедневных краж во мне растет гнев, заставляя разрабатывать смутные планы мести.
— Гоккель, — сказал я себе, — знает больше, чем я. Надо поставить его в известность, тогда он выложит тайну.
Но в тот вечер, когда антиквар сыпал содержимое тяжелого кошелька в мои руки, я ничего не сказал, и Гоккель ушел, как обычно, с вежливыми словами, лишенными какого-либо намека на странное дело, которое сковало нас одной цепью.
Мне кажется, события ускорятся, ураганом ворвутся в мою слишком размеренную жизнь.