— Гоккель, — повторил я, — я буду мстить.
Вдруг его лицо осветилось, словно он испытал огромную радость.
— И… вы считаете… Герр доктор, что «они» исчезнут?
Тогда я велел ему подготовить тележку, нагрузить ее связками хвороста и бутылками с маслом и чистым спиртом, уложить бочонок пороха и оставить утром все это на Молденштрассе. Он низко поклонился, как услужливый официант, и, уходя, дважды повторил:
— Да поможет вам Бог! Да придет Господь вам на помощь!
Я знаю, что пишу последние строки в этом дневнике.
Хворост, пропитанный маслом и спиртом, свален перед большим порталом, ручейки пороха соединяют соседние дверцы с другими промасленными вязанками. Порох заложен в расщелины стен.
Таинственный шум волнами прокатывается вокруг меня: сегодня я различаю ужасающие жалобы, отдаленные человеческие стоны, эхо ужасных мучений плоти. Но мое существо дрожит от радости, поскольку я ощущаю безумное волнение, идущее от
Я неторопливо достаю зажигалку.
Проносится стон, а кусты калины трепещут, словно их сотрясает мощный ветер.
Голубое пламя вздымается… хворост начинает трещать, порох взрывается…
Я бегу по извилистому переулку от поворота к повороту, чувствуя головокружение, и слишком быстро несусь по спиральной лестнице, которая уходит глубоко под землю.
Дойчештрассе и весь квартал охвачены пламенем.
Из окна мансарды я вижу, как белеет небо.
Погода стоит сухая. Воды, похоже, нет. По улице бежит красная полоса огня, и взлетают горящие угли.
Вот уже целый день и целую ночь все вокруг пылает. Но огонь еще не добрался до Молденштрассе!
Там тупик. В нем царит спокойствие, только дрожат кусты калины. Вдалеке грохочут взрывы.
Новая тележка, снаряженная Гоккелем, ждет.
Ни одной живой души — все собрались на грандиозный спектакль огня.