— Так мне и вовсе в светлицу не ходить? — спросил Ермак Тимофеевич. Голос его дрогнул.
— Нет, уж не ходи. Антиповна сегодня мне сказала, здорова Аксюша, только на сердце жалуется. Ну да это пустое…
— Слушаю, — глухим голосом произнес Ермак Тимофеевич.
— А я, как только ты пойдешь в поход с молодцами, пошлю царю челобитную, — успокоил его Семен Иоаникиевич.
Ермак встал.
— Прощенья просим, — поклонился он.
Встал и Строганов.
— До свидания… Уж ты прости меня, добрый молодец, что боль тебе причинил сердечными речами моими. Сам, чай, понимаешь, одна у меня она, племянница-то…
— В чем же ты виноват передо мною, Семен Аникич? Дело понятное… Я похуже ожидал за мои речи несуразные, — отвечал Ермак Тимофеевич.
— Умные речи приятно и слушать, — заметил Строганов.
Ермак вторично поклонился ему и вышел.
Отойдя подальше от двора, он оглянулся на хоромы строгановские прощальным взглядом. На глазах его блестели слезы. На окна светлицы Ксении Яковлевны он взглянуть не решился.
А между тем молодая Строганова вместе с Домашей неотводно смотрели в окно. Они видели, как Ермак Тимофеевич вышел из избы и направился в усадьбу.
Ксения Яковлевна стала с нетерпением ждать его появления в светлице. Но время шло, а Ермак Тимофеевич не появлялся.
— Куда же это он запропастился? — тревожно спросила девушка Домашу.
— А може, Семен Аникич его задержал, с ним беседует…
— Да, кажись, он эти дни прямо сюда ходил.
— Ходить-то ходил, да день на день не приходится. Может, сегодня позвали его к Семену Аникичу.
— Что-то сердце у меня не на месте…
— С чего бы?